Он сидел на единственном стуле, и даже тень его на стене выглядела озадаченной и смущенной. Свет падал на него только с одной стороны, освещая тускло поблескивающую на погоне майорскую корону. Я приподнялся на походной кровати, пронзительно заскрипел ремнями протеза, перегнувшись через его плечо, вынул сигарету из своего стального портсигара и попытался здоровой рукой зажечь спичку. Он заметил.
— Разрешите мне, — сказал он, взял коробок и зажег спичку. — Вам повезло, что вы так отделались. — Он показал на повязку.
— Да, сэр. Если б не нога, нож угодил бы под ребра, а не в руку.
— Нога?
— Я обычно ставлю ее на стул, у кровати, чтобы быстрее дотянуться. Он споткнулся о нее и разбудил меня. А то бы он прирезал меня, как свинью.
— Да, — сказал он, бросил спичку и снова задумался, сохраняя все тот же упрямо-недоуменный вид. — И все же он не похож на человека, который может нанести удар спящему. Есть в нем какая-то прямота, как бы это лучше сказать… сознание ответственности перед обществом, цельность, которая… Но вы говорите, что вы… извините, я, конечно, не подвергаю сомнению ваши слова, просто… И все же девушка умерла, он-то и обнаружил ее там и был с ней рядом до самой ее смерти, а потом похоронил ее. Он слышал однажды, как в темноте смеялся мужчина.
— Но, сэр, нельзя же полосовать незнакомому человеку руку только потому, что какой-то мужчина смеялся в темноте. От всех этих бед бедняга просто спятил.
— Пожалуй, — сказал священник. — Он говорил мне, что у него есть одно бесспорное доказательство, но так и не сказал какое…
— Лучше бы он сказал. Будь я на его месте… Священник опять задумался, стиснув на столе руки. — Есть высшая справедливость в естественном течении событий… Дорогой мой, неужели вы осмеливаетесь обвинить провидение в ужасном и бессмысленном розыгрыше? Нет-нет, согрешившему воздается по грехам его, в этом и состоит справедливость. Иначе… Бог уж, во всяком случае, джентльмен. Но я-то нет, поймите. В наше несчастное время, когда мы столько уже натворили, мне все это, простите меня, видится так, что мы сами за все в ответе.
Он прикоснулся к маленькому металлическому кресту на мундире, а затем округлым движением вознес руку, очертившую в тишине комнаты, между нами, зловещую и мертвую зону темноты, в которой звучные и изысканные слова казались щелканьем зубов вампира, приготовившегося к пиршеству. «Глас божий взывает к людям, погрязшим в мерзости…»
— Что вы, святой отец, — сказал я. — Неужели эта чертовщина и вас отвратила от истинной веры?
Он опять задумался, при свете свечи его лицо казалось одутловатым.
— Чтобы человек с таким лицом хладнокровно пролил кровь ближнего, убил исподтишка? Нет, нет, не пытайтесь меня убедить.
Я и не пытался. Я не поделился с ним убеждением, что только обстоятельства, необходимость совершить свое дело быстро и тихо заставили его прибегнуть к ножу, к какому-то оружию, а хотел он другого — почувствовать под руками мое горло.
Он приехал в отпуск домой, в этот опрятный, маленький домик у шлюза, и тотчас почувствовал что-то необычное, какую-то напряженность в атмосфере. Дело происходило прошлым летом, примерно в то время, когда я заканчивал курс в школе наблюдателей.