Собрание сочинений в 9 тт. Том 4

В последние годы своей жизни Томас Сатпен вынужден содержать мелкую лавчонку, в которой он управляется вместе со своим верным слугой Уошем Джонсом. Его последняя попытка оставить свой след на листе забвения выражается в том, что он соблазняет несовершеннолетнюю внучку Уоша Джонса Милли и она рожает ребенка. Но и здесь Томас Сатпен остается верен себе, своему отрицанию личности других людей. Он приходит в хижину Джонса, где лежит Милли с ребенком, и, узнав, что она родила дочь, а не сына, говорит ей, что, если бы она была кобылой, он бы еще нашел ей место в своей конюшне. Эти слова слышит Уош Джонс, всю жизнь поклонявшийся Томасу Сатпену, веривший в него как в бога. Но такое надругательство оказывается даже сильнее привычки повиноваться и поклоняться своему хозяину, и Уош Джонс убивает Томаса Сатпена.

История возвышения и гибели Томаса Сатпена неразрывно связана в романе с историей американского Юга. Фолкнер показывает, что трагедия американского Юга началась не с конфликта с Севером и не с намерения южных штатов отделиться, что корни ее уходят в далекое прошлое — когда первый негр был высажен на американский берег и превращен в раба.

Преступления Томаса Сатпена страшным проклятием ложатся на его потомков. Но в отличие от его нравственной слепоты его дети зрячие, они испытывают чувство вины, свою моральную ответственность.

Жестокая ирония судьбы заключается в том, что последним естественным потомком Томаса Сатпена, так мечтавшего создать династию, оказывается полуидиот-негр, который в конце концов сжигает этот старый полуразрушенный дом.

«Является ли Сатпен совершенно извращенным человеком или его нужно жалеть?» — спросили однажды у Фолкнера. На это писатель ответил: «На мой взгляд, его надо жалеть. Он не извращенный человек — он аморален, он жесток, он абсолютно эгоцентричен. На мой взгляд, его надо жалеть, как надо жалеть каждого, кто игнорирует человека, кто не верит, что принадлежит к семье человеческой. Сатпен не верит в это. Он собирается получить то, что ему хочется, потому что он достаточно сильный, а я полагаю, что подобные люди рано или поздно гибнут, ибо человек должен принадлежать к семье человеческой, должен нести свою часть ответственности за семью человеческую».

В этих словах выражен гуманистический пафос романа — нельзя игнорировать человека, его личность, каждый должен нести свою часть ответственности за семью человеческую.

Б. Грибанов

ДОКТОР МАРТИНО и другие рассказы

ДОКТОР МАРТИНО

Хьюберт Джеррод познакомился с Луизой Кинг на рождественской вечеринке у знакомых в Сент-Луисе, куда заехал по пути домой в Оклахому из любезности, чтобы осчастливить ореолом своих нефтяных скважин и Йеля сестру университетского товарища. Так он во всяком случае говорил себе и так, вероятно, в самом деле думал. Он предполагал провести в Сент-Луисе два дня, а пробыл целую неделю: съездил ночным поездом в Талсу, встретил Рождество с матерью и возвратился обратно — «погулять еще немного с моим болотным ангелом», как говорил он себе. Он думал о ней всю обратную дорогу, об этой темноволосой девушке, тоненькой и натянутой как струна. «Чтоб такая и родилась на Миссисипи, — думал он. — Потому что этого у нее не отнимешь: настоящая южанка, дитя миссисипских болот». И дело было не в физической привлекательности, на одно это он бы не попался — недаром он уже четвертый год в Нью-Хейвене, член всех, каких надо, клубов и в деньгах, слава богу, не знает стеснения. Да и Луиза отнюдь не выглядела какой-нибудь там знойной одалиской. Нет, дело не в этом. Просто у нее была одна странная особенность, которую он не сразу даже и осознал, — какая-то устремленность за грань зримого, страстное и уверенное ожидание близких перемен, к чему дубленая носорожья кожа его самодовольства и благополучия была поначалу слегка нечувствительна. Сначала он заметил только напряженное ожидание, которое и отнес за свой счет.

И, по-видимому, не ошибся. Он обратил на нее внимание за столом. Их тогда еще не представили друг другу, но не прошло и десяти минут после того, как они вышли из-за стола, а она уже с ним заговорила, и не прошло и десяти минут после этого, а они уже, никем не замеченные, вышли на улицу, сели в такси, и она назвала адрес.

Как это произошло, он даже и не уловил, при всей своей искушенности и многоопытности. Может быть, потому, что все время смотрел на нее; может быть, он уже почувствовал, что это ее напряженное ожидание, эта устремленность куда-то мимо, за грань зримого, направлены также и мимо него — мимо его молодости и приятной наружности, мимо его нефтяных скважин и Йеля. Потому что там, куда она его везла, не было музыки и веселых огней; и она сидела подле него, закутанная в мех, и дышала так часто, словно пыталась раскурить погасшую сигарету. Он смотрел на темные дома, тесные, бедные улицы.

— Куда мы едем? — спросил он.

Она не ответила, не обернулась к нему, но все так же сидела, чуть подавшись вперед.

— Мама не соглашалась поехать, — сказала она.

— Ваша мама?