Собрание сочинений в 9 тт. Том 2

Иногда убийца подходил к окну среди дня и пел один, хотя вскоре какие-нибудь оборванные мальчишки или негры с доставочными корзинками почти непременно останавливались у забора, а белые, сидящие в шезлонгах у замасленной стены гаража на другой стороне улицы, слушали его, стиснув зубы. «Еще один день! Потом я сдохну, как сукин сын. Говорят, Нет тебе места в раю! Говорят, Нет тебе места в аду! Говорят, Нет тебе места в тюрьме!»

— Черт его подери, — сказал Гудвин, сидящий на койке в камере, вскинув черноволосую голову, худощавое, загорелое, слегка осунувшееся лицо. — Никому не пожелаю такого, но будь я проклят… — Он не договорил. — Это не я. Вы знаете сами. Знаете, что такого я не сделал бы. Не стану говорить, что думаю. Это не я. Чтобы осудить меня, надо доказать, что это я. Пусть доказывают. Я чист. Но если заговорю, если скажу, что думаю или подозреваю, то чист уже не буду.

И поднял взгляд на окошки: два узких, словно прорубленных саблей отверстия.

— Он такой хороший стрелок? — спросил Бенбоу. — Что может застрелить человека через такое окошко?

Гудвин поглядел на него.

— Кто?

— Лупоглазый, — ответил Бенбоу.

— Это Лупоглазый?

— А разве не он?

— Я сказал все, что хотел. Оправдываться мне незачем; пусть докажут, что это я.

— Тогда зачем вам адвокат? — спросил Бенбоу. — Чего вы от меня хотите?

Гудвин не глядел на него.

— Если б только вы пообещали устроить малыша продавцом газет, когда он подрастет и научится отсчитывать сдачу. — сказал он. — А с Руби ничего не случится. Верно, старушка?

И погладил женщину по голове. Она сидела с ним рядом, держа ребенка на коленях. Ребенок лежал в какой-то дурманной неподвижности, какая бывает у детей, просящих милостыню на парижских улицах, его худенькое личико лоснилось от пота, волосы на туго обтянутом кожей с прожилками черепе казались влажной тенью, под свинцового цвета веками виднелся тонкий белый полумесяц.

На женщине было платье из серого крепа, тщательно вычищенное и аккуратно заштопанное вручную. Вдоль каждого шва шел легкий, узкий, тусклый след, который любая женщина распознает за сто ярдов с одного взгляда. На плече висела красная брошь, из тех, что можно купить в десятицентовом магазине или выписать по почте; подле нее на койке лежала серая шляпка с тщательно заштопанной вуалью; глядя на нее, Бенбоу не мог припомнить, когда он видел такую последний раз, давно ли женщины перестали носить вуаль.

Он пригласил женщину к себе. Шли они пешком, она несла ребенка, а Бенбоу — бутылку молока, овощи, консервы. Ребенок не просыпался.

— Вы, должно быть, слишком подолгу носите его на руках, — сказал Хорес. — Надо будет подыскать ему няню.

Он оставил ее в доме, а сам вернулся в город и позвонил сестре, чтобы прислала машину. Машина приехала. За ужином он рассказал об этой истории Нарциссе и мисс Дженни.

— Ты суешься не в свое дело! — заявила сестра; ее обычно безмятежное лицо и голос дышали яростью. — Когда ты увел у человека жену с ребенком, я сочла, что это отвратительно, но сказала: «По крайней мере больше явиться сюда он не посмеет». Когда ушел из дома, как черномазый, бросил ее, я сочла, что и это отвратительно, хотя не допускала мысли, что ты оставил ее навсегда. Затем, когда ни с того, ни сего отказался жить здесь, отпер дом, сам на глазах у всех отмывал его и стал там жить как бродяга, весь город счел это странным; а теперь ты демонстративно связываешься с бывшей, как сам сказал, проституткой, женой убийцы.

— Я не могу поступить иначе. У нее нет никого и ничего. Только перешитое застиранное платье, лет пять назад вышедшее из моды, и ребенок, едва живой, завернутый в затертый до белизны лоскут одеяла. Она ничего ни у кого не просит, кроме того, чтобы ее оставили в покое, пытается добиться чего-то в жизни, а вы, беззаботные непорочные женщины…

— Ты считаешь, у самогонщика не хватит денег нанять лучшего адвоката в стране? — спросила мисс Дженни.

— Совсем нет, — сказал Хорес. — Уверен, он мог бы нанять адвоката получше. Дело в том, что…

— Хорес, — перебила сестра. Она пристально глядела на него. — Где эта женщина?

Мисс Дженни тоже глядела на него, слегка подавшись вперед в своем кресле.

— Ты привел эту женщину в мой дом?

— Это и мой дом, милочка. — Нарцисса не знала, что он в течение десяти лет, обманывая жену, выплачивал проценты по закладной на каменный дом, выстроенный для нее в Кинстоне, и поэтому не могла сдавать в аренду джефферсонский дом, и жена не знала, что Хорес имеет в нем долю. — Пока он пустует, она с ребенком…

— Дом, где мои отец и мать, твои отец и мать, дом, где я… Не допущу этого. Не допущу.

— Тогда всего на одну ночь. Утром я поселю ее в отеле. Подумай, одинокая, с младенцем… Представь на ее месте себя с Бори, твоего мужа обвинили в убийстве, и ты знаешь, что он не…

— Я не желаю думать о ней. И была бы рада ничего не знать об этой истории. Подумать только, мой брат… Разве не видишь, что тебе вечно приходится убирать за собой? Дело не в том, что остается мусор; дело в том, что… что… Но привести проститутку, убийцу в дом, где я родилась!