Собрание сочинений в 9 тт. Том 1

Голуби — как медленный сон; день клонится к концу, умирает. Миссис Берни в жаре и тесноте черного платья, ректор, огромный, черный, бесформенный, миссис Берни со своей незаживающей рамой, миссис Пауэрс… («Дик! Дик! Такой молодой, такой немыслимо молодой. Нет, завтрашнего дня не будет. Целуй меня, целуй сквозь распущенные волосы. Дик, Дик. Мое тело куда-то плывет, уходит от меня, расплывается. Какие они некрасивые, мужчины, когда они раздеты. Не бросай меня, не бросай! Нет! Нет! Мы вовсе не любим друг друга! Не любим! Не любим! Обними меня крепче, крепче: вслепую нарушена скрытая жизнь моего тела, слава Богу, что тело слепо, не видит тебя. Ты такой некрасивый, Дик! Милый Дик. Сплошные кости, и губы твердые, жесткие, как кость: неподвижные. Тело мое уходит, расплывается, тебе не удержать его! Почему ты спишь, Дик? Тело мое расплывается все больше, больше. Тебе не удержать его, ты так некрасив, Дик, милый, милый…» «Может быть, я долго не смогу тебе писать. Напишу, когда будет можно…»)

Дональд Мэгон, услышав голоса, зашевелился в кресле. Он ощущал что-то, чего не мог увидеть, слышал то, что его совсем не затрагивало:

— Выполняйте, Джо.

День стоял сонный, нерушимый. Негр, в одной нижней рубахе, остановил косилку и, подойдя к забору, под деревом заговорил с какой-то женщиной. Миссис Берни в невыносимо жестком черном платье. «Миссис Уорзингтон со мной разговаривает, а Дьюи умер. Ох, бедный старик, лицо совсем серое. Мой мальчик умер, а его мальчик вернулся… вернулся домой… с этой женщиной. Чего ей тут надо? Миссис Митчел говорила… да, миссис Митчел говорила… дочка Сондерсов с ним помолвлена. Вчера видели ее в городе, полуголую. Вся просвечивает на солнце…» Она снова вытерла глаза, от солнечного света.

Дональд Мэгон, слыша голоса:

— Выполняйте, Джо.

— Вот, зашла взглянуть, как ваш сын поживает, узнать, что и как. — («Дьюи, мальчик мой!»)

(«Ох, до чего я без тебя скучаю, Дик! Оттого, что спать не с кем? Не знаю, не знаю. Ох, Дик, Дик. Все прошло бесследно, на мне никакого отпечатка. Целуй меня, я распустила волосы. Ближе, всем телом, оно такое некрасивое, а потом расстанемся навеки, никогда больше не увидимся, никогда… Не увидимся. Дик, милый, некрасивый Дик»).

(«Да, это был Дональд. Он мертвый».)

— О, благодарствую, ему гораздо лучше. Вот отдохнет недельку-другую — и совсем выздоровеет.

— Как я рада, как рада, — отвечает она с завистью. («Сын мой погиб геройской смертью: миссис Уорзингтон, миссис Сондерс болтают со мной запросто»). — Бедный мальчик! Неужто он совсем не помнит своих товарищей?

— Ну как же, как же. — («Это был Дональд, мой сын»). — Дональд, разве ты не помнишь миссис Берни? Это мать Дьюи. Помнишь?

(«…нет, не навеки. Желаю тебе счастья и много любви в жизни. Пожелай же и мне счастья, милый Дик…»)

Дональд Мэгон, слыша голоса:

— Выполняйте, Джо.

«Как эта особа заигрывает с мужчинами! — восхищенно думала старуха. — Хоть Дьюи и умер, но, по крайней мере, он не был с ней помолвлен».

— Ваш мальчик вернулся, скоро он женится, да, да. Ах, какое это счастье для вас, какое счастье…

— Ну, ну; не надо, не надо. — Ректор ласково коснулся ее плеча. — Вы почаще навещайте его, почаще.

— Да, я буду приходить почаще, — отвечает она, сморкаясь в бумажный платок с траурной каемкой. — Такое счастье — возвратиться домой целым и невредимым. А многие не вернулись… — («Дьюи, Дьюи».)

Солнце медленно пламенело за глицинией, ища промежутка меж плетей. Наверно, сейчас она встретит в городе миссис Уорзингтон. Миссис Уорзингтон спросит ее, как она поживает, как ее муж.

«Да вот, ревматизм… до я ведь старая. Да, да. Старость не радость… «Ты тоже старуха, — подумает она с легким злорадством, — старше меня». Стара я, стара, слишком стара для такого горя. А он был такой добрый ко мне, такой высокий, сильный… И храбрый».

Она встала, кто-то подал ей бумажный зонтик.

— Да, да, я еще приду, навещу его. — («Бедный мальчик. Бедный старик, лицо совсем серое»).

Косилка негромко жужжала, словно нехотя нарушая вечернюю тишину. Миссис Берни, спугивая пчел, ничего не видя, топтала газон. Кто-то прошел мимо нее у ворот, и, увидев вспученный кусок асфальта на тротуаре, она закинула зонтик назад, защищая свою спину в аккуратном, черном, непроницаемом платье.

Серебристый свист голубиных крыльев, косо скользящих по безоблачному небу мягкими разноцветными мазками. Солнце удлиняло тень стены, увитой глицинией, пряча людей на лужайке в тенистую прохладу. Ждали заката.

(«Дик, любовь моя нелюбимая, Дик, твое некрасивое тело вломилось в меня, как грабитель, и тело мое расплылось, уплыло, ушло, от тебя и следа не осталась… Поцелуй меня и забудь: вспомни только, чтобы пожелать мне счастья, милый, некрасивый, мертвый Дик…»)

(«Это был мой сын, Дональд Он мертвый».)

Гиллиген вернулся, спросил:

— Кто она такая?

— Это миссис Берни, — объяснил ему ректор. — Ее сын убит на войне. Вы, наверно, слышали о нем в городе?

— Как же, слыхал. Его собирались судить за кражу пятидесяти фунтов сахару, но вместо того разрешили ему пойти в армию. Правильно?

— Да, была какая-то история… — голос старика замер.