Собрание сочинений в 9 тт. Том 1

В тени крылечек, под дубами и кленами, тополями и магнолиями, за изгородями, увитыми бледными неподвижными цветами, слышались обрывки приглушенных голосов, нежный прерывистый смех… «Мужчину и женщину создал молодыми…» Джонс был молод…

Увы, не много дней нам здесь пробыть дано.
Прожить их без любви и без вина грешно.
Не стоит размышлять: мир этот стар иль молод?
 Коль суждено уйти — не все ли нам равно?

— Хорошо бы сейчас найти себе девчонку! — вздохнул Джонс. Луна безмятежно светила.

О, сколько раз твой рост и твой ущерб
Еще увижу, милый лунный серп!
Но день придет — и тщетно будешь ты
Меня искать под сенью этих верб!

И все-таки весна таит в себе неизбежность осени, смерти:

Бегут за мигом миг и за весной — весна.
Не проводи же их без песен и вина.
Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни.
Как проведешь ее — так и пройдет она.

И, околдованный весной, молодостью и лунным сиянием, Джонс вдруг запел звонким сентиментальным тенорком:

«О милая, о милая моя!..»

Его тень медленно закрыла чернильные полосы железной ограды, но, когда он прошел, черные полосы снова легли на темную влажную траву. Купы канн и петуний нарушали гладкое однообразие газона, и над бронзовой листвой магнолий безмятежные колонны белого дома вставали прекраснее и проще, чем сама смерть.

Джонс оперся о решетку какой-то ограды, уставился на мешковатую тень у ног, вдохнул запах жасмина и услыхал крик пересмешника где-то там, вдали… Джонс вздохнул. Это был вздох чистейшей досады.

7

На письменном столе ректора лежало письмо, адресованное мистеру Джулиану Лоу, Сан-Франциско, Калифорния, в котором миссис Мэгон писала о своем браке и о смерти мужа. Его вернула почта со штампом: «Адресат выбыл. Местопребывание неизвестно».

8

Сидя в клумбе гиацинтов, Гиллиген смотрел, как удирает Джонс.

— Неплохо для такого толстяка, — сказал он себе, вставая. — Придется Эмми нынче спать одной.

В ветвях магнолии снова запел пересмешник, словно выжидавший окончания враждебных действий.

— А ты-то какого черта поешь? — Гиллиген показал дереву кулак. Но птица не обратила на него внимания, и он стал счищать с себя приставшие комки земли. Хоть немного полегчало на душе. — А жаль, что не удержал этого ублюдка, — пробормотал он. Выходя из сада, Гиллиген посмотрел на развороченную клумбу гиацинтов.

Огромная фигура ректора вышла ему навстречу из-под серебристого деревца, притихшего в сонной истоме.

— Это вы, Джо? Мне показалось, в саду — шум.

— Да, мы нашумели. Хотел выбить душу из этого толстяка, да разве такого сукина… такого удержишь? Удрал!

— Как, драка? Но, милый мой друг!..

— Какая там драка! Он только и норовил удрать. Драться надо двоим, падре!

— Но дракой ничего не докажешь, Джо. Весьма сожалею, что вы прибегли к такому способу. Никто не пострадал?

— К несчастью, нет, — огорченно сказал Гиллиген, подумав о зря испачканном костюме и неудавшейся мести.

— Очень, очень рад. Но мальчики любят драться, а, Джо? Дональд, бывало, тоже дрался.

— Я думаю, падре! Наверно, был таким драчуном, что только держись.

Тяжелое, в морщинах, лицо ректора озарилось вспышкой спички, он раскурил трубку меж сложенных ладоней. Медленно он прошел по освещенному луной газону, к воротам. Гиллиген шел следом за ним.

— Что-то не спится, — объяснил старик. — Может быть, походим немного?

Они медленно прошли под сенью изъеденных луной деревьев, переступая через тени ветвей. При лунном сиянии освещенные окна домов казались желтыми и убогими.

— Что ж, все опять идет по-старому, Джо. Люди приходят и уходят, но мы с Эмми подобны библейским горам. А у вас какие планы?

Гиллиген нарочно неторопливо закурил сигарету, скрывая смущение.

— Сказать по правде, падре, никаких планов у меня нет. Если вам не помешает, я бы побыл у вас еще немного.

— Сердечно рад, милый мой мальчик, — радушно сказал ректор. Потом остановился, пристально посмотрел да Гиллигена. — Помилуй Бог, Джо, уж не из-за меня ли вы решили остаться?

Гиллиген виновато опустил голову.

— Как сказать, падре…

— Нет, нет. Этого я не допущу. Вы уже сделали все, что могли. Тут не жизнь для молодого человека, Джо.

Лысеющий лоб ректора и его крупный нос живописно прочерчивались лунным светом. Глаза у него глубоко запали И Гиллиген вдруг почуял древние горести всего рода человеческого, всех людей — черных, желтых и белых людей — и неожиданно для себя все рассказал старику.

— Ай-яй-яй, — сказал ректор, — это очень грустно, Джо. — Он тяжело опустился на придорожную насыпь, и Гиллиген сел рядом с ним. — Пути случая неисповедимы, Джо.

— Я думал, вы окажете: пути Господни, падре.