Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля

Закон открывает перед присяжными широкий горизонт милосердия, давая им право признавать подсудимого заслуживающим снисхождения «по обстоятельствам дела». Из всех «обстоятельств дела» самое важное, без сомнения, личность подсудимого, с его добрыми и дурными свойствами, с его бедствиями, нравственными страданиями, испытаниями. Но где возникает вопрос о перенесенном страдании, там рядом с ним является и вопрос об искуплении вины. Зачерпнутые из глубины общественного моря и уходящие снова, после дела, в эту глубину, ничего не ищущие и по большей части остающиеся безвестными, обязанные хранить тайну своих совещаний, присяжные не имеют соблазна рисоваться своим решением и выставлять себя защитниками той или другой теории. Осуждать их за приговор, сомневаясь в его справедливости, может лишь тот, кто вместе с ними сам изучил и исследовал обстоятельства дела и перед лицом подсудимого, свобода и честь которого зависят от одного его слова, вопрошал свою совесть и в ней, а не в голосе страстного негодования нашел ответ, идущий вразрез с приговором. Но такой человек, особливо если он долго занимался судебной практикой, знает, что убеждение в виновности подсудимого не зависит от его сознания в факте, вызываемого иногда отчаянием, расчетом, побуждениями великодушия относительно действительно виновных и т. п., а нарастает постепенно из ряда обстоятельств, обнаруживаемых при разбирательстве дела. Из них нередко трудно со стороны уловимое образуется имеющее решающее значение впечатление. Опытные судебные деятели, конечно, не раз замечали, как какая-нибудь характерная черта в личности потерпевшего или подсудимого, иногда какая-нибудь его фраза, возглас, замешательство, открывающие внезапно внутреннюю сущность человека, свойство его деятельности и житейского поведения, сразу приобретают огромное значение по произведенному ими впечатлению и властно склоняют мысль присяжных к обвинению или оправданию. В моих «воспоминаниях и заметках судебного деятеля», напечатанных на страницах «Русской старины» с 1907 года и собранных затем в книге «На жизненном пути», приведен ряд таких примеров. Не стану их повторять здесь, но скажу, что то, что строится и разрабатывается в судебном заседании, напоминает собой струю фонтана: поднимаясь все выше и выше, она, наконец, переламывается и спадает в одну сторону, и эта сторона обусловливается почти незаметными, но, однако, очень влиятельными причинами.

Поэтому кричать против решения присяжных, не проследив за всем процессом в заседании, по меньшей мере, слишком поспешно. Публика судит о подсудимом и его деянии по газетным отчетам. Но они или отличаются кратким сообщением о выдающемся деле под громким заголовком «ужасная драма», «кровавая расправа», «дерзкий подлог», «семейная трагедия», «жертва доверия» и т. п., или представляют отчет односторонний, подчас партийный, причем показания свидетелей, излагаясь репортером своими словами и сопровождаясь его собственными выводами и замечаниями, смотря по его личным вкусам и задачам, то сокращаются, то излагаются с преднамеренной подробностью, Но между автором такого отчета, в его торопливой и подчас лихорадочной работе, ни к чему притом не обязывающей и в лучшем случае представляющей в своем конечном выводе лишь мнение газетного труженика, и работой совести присяжных, от которых требуется не мнение, не «взгляд и нечто», а приговор, чреватый последствиями, — большая разница… Даже и стенографические отчеты далеко не всегда дают верную внешнюю картину того, что происходит на суде. Не всегда стенографы успевают в точности уловить быстро текущее слово или отдать себе правильный отчет о смысле сказанного, произвольно соединяя отдельные места, среди которых ими был сделан пропуск. Не могу не вспомнить о стенографистке официальной газеты, которая передавала в своем напечатанном отчете мою обвинительную речь по делу об умерщвлении Филиппа Штрама. Она пропустила слова: «Кругом все так вопиет об убийстве, что подсудимому только и осталось сознаться, но если бы этого сознания и не было, то перед нами целый ряд улик, доказывающих и помимо этого сознания совершение преступления подсудимым, а именно и т. д.» и передала это место речи так: «Кругом все так и вопиет, что тут убийство, но это, впрочем, ничего, а именно»… Вот почему ни на отчетах, ни тем более на рассказах и суждениях по поводу происходившего на суде нельзя основывать правильной критики решения присяжных. Тут обыкновенно рисуется резко намалеванная декорация, но в судебном заседании развертывается картина, некоторые части которой написаны красками жизни с точностью и подробностью миниатюры или сложены, подобно мозаике, из отдельных кусочков, в которые судьям пришлось пристально всматриваться, переживая в душе их место и значение в слагающемся целом.