Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

«Кого я хочу убить? — молнией пронеслась мысль в голове генерал-полковника. — И зачем мне убивать его? Мертвые молчат. А этот должен жить, попасть к русским в плен, уж об этом-то я позабочусь… И пусть там ответит за эти ямы!»

Выстрела, ожидаемого всеми, не последовало: Паулюс опустил маузер.

— Нет, — заговорил он. — Нет, для вас это будет слишком легкий расчет. Сначала вы дадите ответ людям, комендант. Адам! Скажите старику, что этот человек, — командующий кивнул в сторону коменданта, рухнувшего на насыпь у ямы, — достоин лютой казни. Да, я приказывал и приказываю убивать вооруженных русских, равно как и они убивали и убивают нас. Но я не приказывал пытать, вешать и стрелять мирных людей. Однако я не могу молить бога и людей простить мои прегрешения, совершенные ведением или неведением, — продолжал генерал-полковник. — Я должен был знать, что делается рядом со мной и за моей спиной. Я не знал, точнее, знал не все. Итак, если мне не суждена смерть от русской пули или бомбы, я и этот мерзавец и еще кое-кто из стоящих рядом со мной ответят перед судом людей. Это слабое утешение для старика, потерявшего сыновей, но чем иным я могу помочь его горю?

Адам переводил. Старик долго молчал, потом сказал:

— Эх вы! Слабоваты у вас кишки. И слушать ваши слова, господин немецкий генерал, мне было противно до невозможности. Не о том бы вам говорить, что вы наших зазря вешали и пытали, а о том, зачем ворвались, ровно бандиты, на нашу землю. Чем мы вам навредили? Может, войну затевали с вами? Может, хотели разорять ваши города и жечь села? И вот что я выскажу вам напоследок. Не знаю, как с вами обойдутся после войны. Наш народ душой отходчив, но уже если взлютует, тут ему все нипочем.

Адам монотонно переводил слова старика.

Командующий слушал, упершись глазами в землю. Хайн вздыхал. Шмидт сидел, насупившись. Намек генерал-полковника на «стоящих рядом» озадачил его. По-прежнему молча курили саперы, а штандартенфюрер СС как упал на насыпь, так и лежал без движения.

Хмурые небеса нахохлились над городом. Шел реденький снег. Канонада сотрясала воздух, в ушах рвалось, пахло гарью.

— Так что прощайте пока! — Старик выплюнул сигару и неторопливо ушел.

Отдав маузер Хайну, поплелся к себе и Паулюс. В молчании следовали за ним Адам и Хайн, с ужасом думавший о штрафной роте.

Командующий вышел на площадь с фонтаном. Его окружали детские фигуры из гипса. Снаряды оторвали им головы. Этот безголовый детский хоровод напомнил генерал-полковнику ямку.

Его стошнило.

16. Хайн осваивает новую профессию

Утром следующего дня Хайна на десять суток отправили в штрафную роту. Три преступления вменили ему и вину: украденного гуся и лживое сообщение о том, якобы гусь отнесен раненым; издевательство над трупами русских замученных людей; непристойные выражения в адрес Шмидта.

Генерал-полковник уже жалел о невзначай выскочивших словах, но Шмидт был непреклонен: «Этот негодяй совсем зарвался. Ваше заступничество для меня оскорбительно».

Хайн попал под действие приказа о штрафных частях: «Наказание отбывается непосредственно на передовой линии. Отбытие наказания состоит в исполнении самых трудных или опасных работ, как-то: разминирование участков, захоронение трупов, постройка гатей через болота и прочее под огнем противника…»

Хайну дали лопату и зачислили в группу могильщиков. Кроме него, в той же группе были еще три солдата — Вейстерберг, Вагнер и Кирш. Командовал ими ефрейтор Грольман, тоже штрафной.

При знакомстве Хайн осведомился у Кирша, за что его угнали в штрафники. Кирш, заикаясь — он был заикой с рождения, — сказал, что попал сюда за ругань в адрес ефрейтора Грольмана. Ефрейтор, разъярившись, приписал Киршу пораженчество. Что касается маленького, тщедушного Вагнера, этот, напротив, пострадал за излишнее пресмыкательство перед ефрейтором Грольманом: дабы попасть к нему в милость, он украл у офицера сапоги для ефрейтора, окорок, предназначенный командиру полка, и ящик вина, приготовленного к Новому году командиру дивизии.

Сам ефрейтор попал в штрафную роту, во-первых, за укрывательство пораженца, во-вторых, за соучастие в краже продуктов, имевших иное назначение.

Долговязый, молчаливый, укутанный в тряпье Вейстерберг собирался бежать к русским, но был пойман. Так как он отличился в битве под Москвой, вместо расстрела его направили в штрафную роту.

Эти пятеро внешне ничем друг от друга не отличались, разве кроме Хайна, который носил более теплую одежду. Одинаковые шинели, одинаковые серые, изможденные лица, одинаковые струпья на руках от мороза, одинаковая походка — медленная, оттого что ноги у трех солдат были обморожены, ленивая, потому что спешить было некуда. Они брели ссутулясь — ноша их была страшно тяжелая.