Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2

Вера Ильинична отодвинулась от Лены. Рассматривала ее с интересом. Потом прижалась к ней.

— Елена прекрасная, — шепнула она, — ты что, влюбилась?

Лена замерла. Быстро закивала. И сказала жарко:

— Да-да-да-да!

Пришел отец, они уселись за стол, пили чай с тортом, и Лена чувствовала, как Вера Ильинична удивленно разглядывает ее. Что страшного, пожалуйста, пусть разглядывает, но зачем отводить взгляд, едва только Лена посмотрит на учительницу?

Нет, что-то тут было не так. Может, она осуждает, как и мамуля? Но Вера Ильинична прятала взгляд не всегда. Лена встречалась с ее карими горячими глазами, улыбающимися ей открыто и ясно, и чувствовала, что ее не осуждают, а напротив. Какие-то другие взгляды прятала учительница.

Мама пошла ее провожать. Лена осталась с отцом. Деньги он отдал и был чем-то доволен, все улыбался. А мамуля не знала, что разговоры под голубятней слышны в комнате. Словно нарочно, они остановились с Верой Ильиничной именно там.

— Знаете, — говорила мама, — у меня порой такое впечатление, словно Лена старше меня.

— У меня тоже, — ответила учительница и добавила, помолчав: — Может, так и есть? Знаете, я терялась с ними первое время. Совсем не похоже на обычную школу. Там еще подчас живы неискренность, ложь, фарисейство. В этом интернате — обостренное чувство правды. Пусть больной, пусть тяжелой, но правды. Честность до конца.

— Ох, — вздохнула мама, — меня иногда так пугает эта честность.

— Пугаться нельзя, — ответила Вера Ильинична, — просто надо помнить: в школе больных детей начисто исключается ложь.

— Ишь ты, расфилософствовались, — усмехнулась Лена. — Будто здесь не могли. Папа, прикрой окно.

Отец неспешно встал, подошел к окну. И пока оно было еще открыто, Лена услышала, как сказала Вера Ильинична:

— Лена… Она могла бы быть Ульяной Громовой, Любовью Шевцовой, понимаете? Великолепный человеческий материал! Какая духовность! — Учительница помолчала. И воскликнула: — Где же справедливость? Почему лучшие больны, а худшим ни черта не делается?

Отец плотно затворил окно и, смеясь, обернулся к Лене.

— А вот с этим, — сказал он, — я не согласен.

В понедельник Федор проснулся от непонятной тревоги.

Родители уже ушли — отец на стройку, мать на свою базу, веселая оттого, что обошлось и деньги они собрали.

Федор проснулся, когда они собирались, поглядывал спросонья на радостную мать и бодрого отца, а у самого что-то ныло под ложечкой, какая-то была тревога.

Когда родители ушли и в комнате стихло, он услышал неясные ноющие звуки, как будто в луже застряла машина и никак не может выбраться.

Федор встал, умылся и вышел на улицу.

Лето подходило к концу, и, хотя до осени было еще далеко, колючую, жесткую траву и пыльную дорогу усыпали жухлые листья тополя. Было безветренно, в блеклом голубом небе неярко светило солнце, пыльные акации, отделявшие райончик от шумных улиц, посерели и обвисли. И все-таки воздух тут особенный, как в деревне, — настоянный запахом травы и горьковатым ароматом флоксов, цветущих в палисадниках.

В тишине снова что-то зарокотало, и Федор опять забеспокоился: звук этот доносился не с шумных городских улиц, а из-за соседних бараков. Он двинулся туда, обогнул один, другой дом и увидел, что возле барака, такой же двухэтажной засыпухи, как и у них, стояло сразу несколько машин и возбужденные, какие-то нервные жители перетаскивали в них свой скарб.

Поблизости тарахтел бульдозер. Федор осмотрел улицы внимательнее и увидел людей с рейками и теодолитами, не одну пару, — ведь они работают в паре, техник и рабочий с рейкой, — а много таких пар, движущихся неспешно, но как-то упорно, как-то уверенно и настойчиво.

В оживленной толпе грузчиков сверкнула лысина отцовского друга детства Егора, и Федор, лавируя среди сундуков, столов и буфетов, подобрался к нему.

— Кончено, — крикнул Егор, промокая платком лысину, — переезжаем в новый дом.

— Все сразу? — удивился Федор.

— Совпало! — крикнул тот. — Дом-то сносить будут. И вас снесут. Всех снесут. Построят башни. Гостиницу, кажется.

Федор кивнул, отошел в сторону, сравнивая копошащихся, тянущих свои шмотки людей с муравьями, у которых разорили дом, и понял, отчего его тревога.

Он подошел к человеку с теодолитом. Усатый парень махал то одной рукой, то другой, что-то записывал в тетради и на Федора покосился с превосходством.

— Что тут будет? — спросил Федя.

— Площадь, — охотно ответил парень, — фонтан, цветник с голландскими тюльпанами. — Он прищурился, оглядел дома и прибавил: — Построим вместо ваших халуп отель, кинотеатр, универсам. Картинка будет — загляденье! — И удивился: — Слушай, все радуются, а ты чего?…