Ближайшие кафе были переполнены. Наконец они отыскали на набережной захудалый ресторанчик; хозяин провел их в тесный отдельный кабинет на пятом этаже.
Мужчины шептались в уголке, видимо, подсчитывая предстоящие расходы. Тут был один писец, два лекаря и один приказчик. Нечего сказать, в хорошее общество попала она! А женщины! Эмма сразу по звуку голоса определила, что все они самого низкого пошиба. Ей стало страшно, она отсела от них и опустила глаза.
Все принялись за еду. Она ничего не ела. Лоб у нее пылал, веки покалывало, по телу пробегал озноб. Ей казалось, что голова ее превратилась в бальную залу, и пол в ней трясется от мерного топота множества пляшущих ног. Потом ей стало дурно от запаха пунша и от дыма сигар. Она потеряла сознание; ее перенесли к окну.
Светало. По бледному небу, над холмом Святой Катерины, все шире растекалось пурпурное пятно. Посиневшая от холода река дрожала на ветру. Никто не шел по мостам. Фонари гасли.
Эмма между тем очнулась и вспомнила о Берте, которая спала сейчас там, в Ионвиле, в няниной комнате. В эту самую минуту мимо проехала телега с длинными листами железа; стенам домов передавалась мелкая дрожь оглушительно скрежетавшего металла.
Эмма вдруг сорвалась с места, переоделась в другой комнате, сказала Леону, что ей пора домой, и, наконец, осталась одна в гостинице «Булонь». Она испытывала отвращение ко всему, даже к себе самой. Ей хотелось вспорхнуть, как птица, улететь куда-нибудь далеко-далеко, в незагрязненные пространства, и обновиться душой и телом.
Она вышла на улицу и, пройдя бульвар и площадь Кошуаз, очутилась в предместье, на улице, где было больше садов, чем домов. Она шла быстрой походкой, свежий воздух действовал на нее успокаивающе, и постепенно лица, всю ночь мелькавшие перед ней, маски, танцы, люстры, ужин, девицы - все это исчезло, как подхваченные ветром хлопья тумана. Дойдя до «Красного креста», она поднялась в свой номерок на третьем этаже, где висели иллюстрации к «Нельской башне», и бросилась на кровать. В четыре часа дня ее разбудил Ивер.
Дома Фелисите показала ей на лист серой бумаги, спрятанный за часами. Эмма прочла:
Какого еще суда? Она не знала, что накануне приносили другую бумагу, и ее ошеломили эти слова:
Несколько строк она пропустила.
Что в двадцать четыре часа?
И дальше:
Что же делать?.. Через двадцать четыре часа! Значит - завтра! Она решила, что Лере просто пугает ее. Ей казалось, что она разгадала все его маневры, поняла цель его поблажек. Громадность суммы отчасти успокоила ее.
А между тем, покупая и не платя, занимая, выдавая и переписывая векселя, суммы которых росли с каждой отсрочкой, Эмма накопила г-ну Лере изрядный капитал, который был ему теперь очень нужен для всевозможных махинаций.
Эмма пришла к нему как ни в чем не бывало.
- Вы знаете, что произошло? Это, конечно, шутка?
- Нет.
- То есть как?
Он медленно повернулся к ней всем корпусом и, сложив на груди руки, сказал:
- Неужели вы думаете, милая барыня, что я до скончания века буду служить вам поставщиком и банкиром только ради ваших прекрасных глаз? Войдите в мое положение: надо же мне когда-нибудь вернуть мои деньги!
Эмма попыталась возразить против суммы.
- Ничего не поделаешь! Утверждено судом! Есть постановление! Вам оно объявлено официально. Да и потом, это же не я, а Венсар.
- А вы не могли бы...
- Ничего я не могу.
- Ну, а все-таки... Давайте подумаем.
И она замолола вздор: она ничего не знала, все это ей как снег на голову...
- А кто виноват? - поклонившись ей с насмешливым видом, спросил торговец. - Я из сил выбиваюсь, а вы веселитесь.
- Нельзя ли без нравоучений?
- Нравоучения всегда полезны, - возразил он.
Эмма унижалась перед ним, умоляла, даже дотронулась до его колена своими красивыми длинными белыми пальцами.
- Нет уж, пожалуйста! Вы что, соблазнить меня хотите?
- Подлец! - крикнула Эмма.
- Ого! Уж очень быстрые у вас переходы! - со смехом заметил Лере.
- Я выведу вас на чистую воду. Я скажу мужу...
- А я вашему мужу кое-что покажу!
С этими словами Лере вынул из несгораемого шкафа расписку на тысячу восемьсот франков, которую она ему выдала, когда Венсар собирался учесть ее векселя.
- Вы думаете, ваш бедный муженек не поймет, что вы сжульничали? - спросил он.
Эмму точно ударили обухом по голове. А Лере шагал от окна к столу и обратно и все твердил:
- Я непременно ему покажу... я непременно ему покажу...
Затем он приблизился к ней вплотную и вдруг перешел на вкрадчивый тон: