Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Пойди, подойди, взгляни на Лилю!.. Я бы всё перевернула, всех бы подняла на ноги!

«Да, — думает инженер, — тяжело так вот беспомощно ожидать, когда тебя ударит рука судьбы, когда на голову свалится этот кирпич пролетарского мщения за чуждую кровь. Надо что-нибудь выдумать, чтобы отвлечь Агнию…»

И он говорит:

— Знаешь, Ага, давай-ка пересмотрим наши альбомы. Не осталось ли еще подозрительных карточек.

— Сто раз пересматривали, — чуть слышно отвечает Агния Петровна и вдруг вспоминает: «А фотография-то дедушки-генерала в николаевской шинели!» И, стараясь не шуметь, не разбудить дочку, а еще хуже — соседей, она осторожно встает и на цыпочках подходит к комоду, в котором хранятся альбомы.

V

Генерал-лейтенант Зыков Андрей Андреевич, бакенбардами и бородищей напоминающий Скобелева, бестрепетно глядит с пожелтевшей фотографии на заплаканную внучку и ее мужа.

— Вынем!

Фотография вытаскивается из рамки в альбомном листе и откладывается в сторону. Сухо шуршат переворачиваемые листы. Над женскими лицами не задумываются. Ну, дама и дама, девушка и девушка — ими ГПУ не интересуется. О, сколько институтских пелеринок, гимназических черных передников, светлых кос, перекинутых через плечо на грудь. Агнию Петровну этот беглый просмотр знакомых, родных, когда-то столь милых лиц заставляет на минуту забыть ее тревоги.

— Какие смешные носили тогда рукава! — говорит она и находит в себе силу улыбнуться. — Ты посмотри, это вот моя тетя…

— Да. А какие банты в волосах твоих подруг. Огромные!..

— Была мода, — чуть слышно отвечает жена. — Какие мы были тогда, Господи! Если бы только знать. Ужас, ужас!..

— Главное, подлость и глупость! — с тяжелой злобой вторит муж. — И всё крови им надо. Всё мало им крови!

— Тсс!.. Тише. Это кто? Это твой родственник?

— Дядя мой. Служил в министерстве внутренних дел. Лучше выбросить.

Отобрали семь карточек.

Но что с ними сделать? Разорвать намелко, сжечь? Нет, сжечь нельзя — надымишь, сразу догадаются: готовятся к обыску. Уборная не действует. В помойное ведро на общей кухне? Мелко-намелко изорванные бумажки? Улика! Завтра же донесут.

Николаю Ивановичу уже хочется спать.

Он говорит:

— Знаешь что, сегодня, наверно, за мной уже не придут: поздно. А может быть, и совсем не придут… обойдется.

— Нет, нет, надо уничтожить!

— Ну да — Я того, я их завтра. Ведь еще темно будет, когда пойду на завод: суну их куда-нибудь в снег.

— Ты совсем ребенок! — сердится Агния Петровна. — А если увидят, если за тобой будут следить?.. Да и просто кто-нибудь найдет.

— Откуда же узнают, что карточки из нашего альбома? — зевая, улыбается инженер.

— Нет, ты невозможен! — возмущается жена. — И ты думаешь, что эти карточки не доставят в ГПУ?

— Ну?

— Ну, и достаточно будет предъявить их хотя бы Лялину, который раз десять просматривал наши альбомы, чтобы он опознал и сказал: это карточки из альбома Павловых…

— Да, ты права! Тогда вот что: я возьму карточки в карман и на заводе брошу в печь, в горно.

— Не увидит кто-нибудь из рабочих?..

— Завтра, под Новый год, половина их не придет! Будь покойна, всё сделаю прекрасно. И давай, ради Бога, спать.

VI

Шипел пар, и стеклянный потолок был потный, тусклый. Сотрясая всё здание цеха, тяжко гукал мощный паровой молот и, словно в ответ ему, звончее, резче, но слабее, бил в другом конце огромного помещения молот поменьше, полутонный.

— Здравствуйте, товарищ Павлов! — крикнул со своего высокого мостика машинист-молотобоец Завьялов, управляющий большим молотом. — Аресты-то! Вредителей искореняют. Сегодня в клубе собрание…

— Знаю, — бодро ответил Николай Иванович.

Он хотел еще прокричать, что собрание должно вынести резолюцию, требующую для вредителей самого сурового наказания, но молотобоец гукнул коротким гудком и нажал на рукоять пускового рычага. «У-ух-гук!» — ударил молот по железной чурке, ковавшейся под вагонную ось.

Павлов прошел в контору цеха.

Здесь чертежники и техники сгрудились вокруг стола помощника Николая Ивановича, молодого инженера-партийца Копытенка. Копытенок что-то говорил, рубя воздух рукой. При входе Николая Ивановича все замолчали и тотчас же разошлись по своим местам. Здоровались, не глядя в глаза Павлову.

«Обрекли уже!» — подумал инженер, протягивая руку своем помощнику. Об арестах никто не сказал ни слова, будто ничего не произошло. «Пронюхали что-нибудь обо мне или страха ради вредительского держатся от меня подальше?» — тоскливо подумал инженер и сам постарался принять беззаботный вид человека, ни о чем не ведающего, ничего не опасающегося. Даже рассказал какой— то анекдот. Рассказал для всех, громко, но никто не засмеялся.