Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Спасибо тебе, мельник, — говорит старик. — И тебе, военный, спасибо, храни вас Христос! — и он становится на колени и земно кланяется обоим.

— Ничего, ничего! — торопливо говорит мельник. — Ты не беспокойся, отец. Как же крещеному человеку при таком деле не помочь. Ничего! Ты теперь иди за нами, веди коня. Я вас до мостка провожу, а оттуда тебе в Софрино направо, по большаку. А тебе, Константин, к станции налево будет.

— Там я знаю. А ты к себе опять мимо этого места пойдешь?

— Нет, я под самой речкой, тропиной.

Они уже ищут, и свет качающегося фонаря ползает по кустам и деревьям. Мельник и прапорщик не оглядываются на спутника со страшной кладью на спине коня.

— А волчиха на тебя не нападет, Семен? — спрашивает прапорщик.

— Не, — тихо отвечает тот. — Она же сытая. Опять, поди, уже к мертвым пошла.

И, словно подтверждая его слова, позади их раздается протяжный, нудящий вой.

АШ ДВА О [29]

Говорили о красных партизанах и об их отрядах.

Один из присутствующих, некто Малахов, вдруг заявил:

— А знаете, господа, я трое суток был почти командиром красного партизанского отряда…

— Вы? Не может быть! Вы клевещете на себя…

— Нет, вправду, был. Хотите — расскажу, как это случилось.

И он рассказал следующее…

* * *

Обнаружив обход с обоих флангов, мы начали отступать. Но в долине, заболоченной, поросшей густым камышом, нас ждала засада — отряд Доктора, как партизаны называли ротного фельдшера Ваську Яблочко, подвизавшегося в девятнадцатом году в низовьях Иртыша. Полурота егерей, уже истомленных боем, длившимся более суток, дрогнула и побежала. Последнее, что видел я, доброволец Малахов, — это взметнувшиеся руки штабс-капитана Тарасова.

— Убит! — мелькнуло в моей голове. — Всё кончено…

Я бросился прямо в топь, левее того места, где на гати залегли партизаны.

Но не пробежал я и пятидесяти шагов, как провалился по пояс в трясину… Кое-как выбрался из нее и пополз дальше на локтях и на животе. Полз до тех пор, пока не оказался совсем в воде. Здесь я забился в куст ивняка и затих, как мышь.

Сколько прошло времени? Десять минут, полчаса, час?.. Я не смог бы ответить на этот вопрос. Вначале я всю волю напрягал на то, чтобы тише дышать, успокоить сердцебиение. Партизаны подходили ко мне совсем близко, но шли с опаской: у разбежавшихся было оружие, и ясно, что даром они свои жизни не отдадут. Красные искали неохотно. Не более как в десяти шагах от себя я услышал крик:

— Товарищ Доктор, не можно идтить дальше: топь. Не тонуть же из-за них!..

И более далекий голос ответил:

— Вертайтесь: сами вылезут.

Я усмехнулся: «Жди!»

Потом всё вблизи меня стихло. Лишь редкие выстрелы слышались из деревни. Я догадывался, что это приканчивают моих захваченных соратников.

Прошло много времени. И вместе с вечерней прохладой появились в невообразимом количестве комары и, что много хуже, сибирский гнус, как называют мелкую, но очень злую мошку. Между прочим, сибиряки произносят это слово с ударением на «а»: мошка.

Началась пытка. Окруженный тучами жалящих насекомых, мокрый, уже сутки не евший, страдающий невыносимо, я понял, что Доктор прав, — долго мне в болоте не высидеть. Что же оставалось? Самоубийство?.. Благо винтовка и патроны были при мне?.. Но я был молод и отважен — я решил выбраться из топи в сторону врага, чтобы попытаться пробраться через его секреты, или же добыть честную смерть в схватке.

И я опять пополз по корням и по воде, стараясь как можно меньше шуметь и булькать. Но в наступившей ночной тишине каждое мое движение было слышно издалека, особенно для чутких ушей таежных мужиков. И не успел я встать на ноги, почуяв под собою твердую землю, как на меня уже обрушилось несколько тяжелых, словно медвежьих тел, и исход короткой борьбы был не в мою пользу.

— Не пыряй штыком, веди к Доктору! — закричал кто-то.

Меня ударили прикладом в спину и повели.

* * *

Когда меня ввели в избу, Доктор, уже в тарасовских галифе, примеривал на босую ногу франтоватые сапоги покойного штабс-капитана и говорил, покряхтывая от натуги:

— Войдет… теперь войдет, как мучкой припудрили. У меня нога барская, махонькая. Весь я сам пролетарский, а нога дворянская. Это потому, что я мамашей от графа прижит в Петербурге… Был такой граф Задунайский-Румынский — большущий граф…

Партизаны — тут был весь штаб Доктора, все его приближенные — сидели на скамьях вдоль стен, держа винтовки между ног. Они безмолвно наблюдали, как кряхтел их начальник, мучась над узким сапогом.

Наконец правый сапог налез. Доктор вскочил с лавки и потопал ногой.

Потом он обратился ко мне:

— Какого звания?

— Студент Московского университета.

— Не медицинский ли?

— Математик.

— Жаль, что не моего образования!.. Товарищи, математика — тоже штука. Вот, к примеру, кто из вас скажет, сколько будет А плюс А да минус В. Нукося?

Мужики угрюмо молчали, уставя бороды над винтовочными стволами.

— Теперь ты скажи, — кивнул мне Доктор.

Меня словно осенило вдохновение:

— Пи эр квадрат, — ответил я.

— Видите? — многозначительно поднял брови Доктор. — То— то оно и есть! Вот чем буржуазия нас берет.