Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 6

Мариус присел на кровать. Было, пожалуй, около половины шестого. Только полчаса отделяли его от того, что должно было свершиться. Он слышал, как пульсирует кровь в его жилах, - так в темноте слышится тиканье часов. Он думал о двойном наступлении, которое готовилось в эту минуту под прикрытием темноты: с одной стороны приближалось злодейство, с другой - надвигалось правосудие. Страха он не испытывал, но не мог подумать без содрогания о том, что вот-вот должно произойти. Как это всегда бывает при внезапном столкновении с событием, из ряда вон выходящим, ему казалось, что весь этот день - лишь сон, и только ощущая холодок двух стальных пистолетов, лежавших в жилетных карманах, он убеждался, что не является жертвой кошмара.

Снег перестал; луна, выходя из тумана, становилась все ярче, и ее сияние, сливаясь с серебряным отблеском снега, наполняло комнату сумеречной мглой.

У Жондретов горел огонь. Через щель в перегородке пробивался багровый луч света, казавшийся Мариусу кровавым.

Было ясно, что этот луч - не от свечи. Между тем из комнаты Жондретов не доносилось ни шороха, ни звука, ни слова, ни вздоха, - там царила леденящая душу, глухая тишина; и не будь этого света, можно было бы подумать, что рядом склеп.

Мариус тихонько снял ботинки и сунул их под кровать.

Прошло несколько минут. Вдруг внизу скрипнула дверь, и Мариус услышал грузные шаги, протопавшие по лестнице и пробежавшие по коридору; со стуком приподнялась щеколда: это вернулся Жондрет.

Сразу послышались голоса. Семья, как оказалось, была в сборе, но в отсутствие хозяина все притихли, словно волчата в отсутствие волка.

- Вот и я, - сказал Жондрет.

- Добрый вечер, папочка! - завизжали дочки.

- Ну как? - спросила жена.

- Помаленьку, - отвечал Жондрет, - но я прозяб, как собака, ноги окоченели. Ага, ты приоделась! Правильно. Надо, чтобы твой вид внушал доверие.

- Я готова, могу идти.

- Ничего не забудешь из того, что я тебе сказал? Вес сделаешь, как надо?

- Будь спокоен.

- Дело в том.. - сказал Жондрет. И не закончил фразу.

Мариусу было слышно, что он положил на стол что-то тяжелое, по всей вероятности - купленное им долото.

- Кстати, вы уже поели? - спросил Жондрет.

- Да, - ответила жена. - У меня были три больших картофелины и соль. Я их испекла, - спасибо, огонь еще был.

- Отлично, - сказал Жондрет. - Завтра поведу всех вас обедать. Закажем утку и всякую всячину. Пообедаете по-королевски, не хуже Карла Десятого. Все идет как нельзя лучше!

И, понизив голос, добавил:

- Мышеловка открыта. Коты начеку.

И еще тише:

- Сунь-ка это в огонь.

Мариусу было слышно, как потрескивают угли, которые помешивали каминными щипцами или каким-то железным инструментом.

- Дверные петли смазала, чтобы не скрипели? - спросил Жондрет.

- Да, - ответила жена.

- Который теперь час?

- Скоро шесть. Недавно пробило половину шестого на Сен-Медаре.

- Черт возьми! - воскликнул Жондрет. - Девчонкам пора идти караулить. Эй вы, идите-ка сюда, слушайте!

Они зашушукались.

Потом снова послышался громкий голос Жондрета:

- Бюргонша ушла?

- Да, - ответила жена.

- Ты уверена, что у соседа никого нет?

- Он с утра не возвращался. Ты сам отлично знаешь, что в это время он обедает.

- Ты в этом уверена?

- Уверена.

- Все равно, - сказал Жондрет, - невредно сходить и взглянуть, нет ли его. Ну-ка, дочка, возьми свечу и прогуляйся туда.

Мариус опустился на четвереньки и бесшумно заполз под кровать.

Едва успел он свернуться в комочек, как сквозь щели в дверях просочился свет.

- Па-ап, его нет! - раздалось в коридоре.

Мариус узнал голос старшей дочери Жондрета.

- Ты входила в комнату? - спросил отец.

- Нет, - ответила дочь, - но раз ключ в дверях, значит, он ушел.

- А все-таки войди! - крикнул отец.

Дверь отворилась, и Мариус увидел старшую девицу Жондрет со свечой в руке. Она была такая же, как и утром, но при этом освещении казалась еще ужаснее.

Она направилась прямо к кровати, и Мариус пережил минуту неописуемой тревоги. Но над кроватью висело зеркало, к нему-то она и шла. Она встала на цыпочки и погляделась в него. Из соседней комнаты доносился лязг передвигаемых железных предметов.

Она пригладила волосы ладонью и заулыбалась сама себе в зеркало, напевая своим надтреснутым, замогильным голосом:

Семь или восемь дней пылал огонь сердечный,

И, право, стоило, чтоб он н впредь не гас!

Ах, если бы любовь могла быть вечной, вечной!

Но счастье лишь блеснет и покидает нас.

Мариус дрожал от страха. Ему казалось невозможным, чтобы она не услышала его дыхания.

Она приблизилась к окошку и, окинув взглядом улицу, с обычным своим полубезумным видом громко проговорила:

- Надел Париж белую рубаху и стал уродиной!

Она снова подошла к зеркалу и снова начала гримасничать, разглядывая себя то прямо, то в профиль.

- Ну что же ты? - крикнул отец. - Куда запропастилась?

- Сейчас! Смотрю под кроватью и под другой мебелью, - отвечала она, взбивая волосы. - Никого.

- Дуреха! - заревел отец. - Сейчас же сюда! Нечего время терять.

- Иду! Иду! Им вечно некогда! - сказала она и стала напевать:

Вы бросили меня, ушли дорогой славы,

Но сердцем горестным везде я там, где вы...