Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 6

Тряпичница была благодарна поставщицам ее мусорной корзинки, она улыбалась трем привратницам, и какой улыбкой! Разговоры между ними шли примерно такие:

- А ваша кошка все такая же злюка?

- Боже мой, кошки, сами знаете, от природы враги собак. Собаки - вот кто может на них пожаловаться.

- Да и люди тоже.

- Однако кошачьи блохи не переходят на людей.

- Это пустяки, вот собаки - те опаснее. Я помню год, когда развелось столько собак, что пришлось писать об этом в газетах. Это было в те времена, когда в Тюильри большие бараны возили колясочку Римского короля. Вы помните Римского короля?

- А мне больше нравился герцог Бордоский.

- А я знала Людовика Семнадцатого. Я больше люблю Людовика Семнадцатого.

- Говядина-то как вздорожала, мамаша Патагон!

- И не говорите, мясники - это просто мерзавцы! Мерзкие мерзавцы. Одни только обрезки и получаешь.

Тут вмешалась тряпичница.

- Да, сударыни, с торговлей дело плохо. В отбросах ничего не найдешь. Ничего больше не выкидывают. Все поедают.

- Есть люди и победнее вас, тетушка Варгулем.

- Что правда, то правда, - угодливо согласилась тряпичница, - у меня все-таки есть профессия.

После недолгого молчания тряпичница, уступая потребности похвастаться, присущей натуре человека, прибавила:

- Как вернусь утром домой, так сразу разбираю плетенку и принимаюсь за сервировку (по-видимому, она хотела сказать: сортировку). И все раскладываю по кучкам в комнате. Тряпки убираю в корзину, огрызки - в лохань, простые лоскутья - в шкаф, шерстяные - в комод, бумагу - в угол под окном, съедобное - в миску, осколки стаканов - в камин, стоптанные башмаки - за двери, кости - под кровать.

Гаврош, остановившись сзади, слушал.

- Старушки! По какому это случаю вы завели разговор о политике? - спросил он.

Целый залп ругательств, учетверенный силой четырех глоток, обрушился на него.

- Еще один злодей тут как тут!

- Что это он держит в своей культяпке? Пистолет?

- Скажите на милость, этакий негодник!

- Такие не успокоятся, пока не сбросят правительство!

Гаврош, исполненный презрения, вместо возмездия ограничился тем, что всей пятерней сделал им нос.

- Ах ты, бездельник босопятый! - крикнула тряпичница.

Мамаша Патагон яростно всплеснула руками:

- Быть беде, это уж наверняка. Есть тут по соседству один молодчик с бороденкой, он мне попадался каждое утро с красоткой в розовом чепце под ручку, а нынче смотрю, - уж у него ружье под ручкой. Мамаша Баше мне говорила, что на прошлой неделе была революция в... в... - ну там, где этот теленок! - в Понтуазе. А теперь посмотрите-ка на этого с пистолетом, на этого мерзкого озорника! Кажется, у Целестинцев полно пушек. Что же еще может сделать правительство с негодяями, которые сами не знают, что выдумать, лишь бы не давать людям жить, и ведь только-только начали успокаиваться после всех несчастий! Господи боже мой, я-то видела нашу бедную королеву, как ее везли на телеге! И опять из-за всего этого вздорожает табак! Это подлость! А тебя-то, разбойник, я уж, наверное, увижу на гильотине!

- Ты сопишь, старушенция, - заметил Гаврош. - Высморкай получше свой хобот.

И пошел дальше.

Когда он дошел до Мощеной улицы, он вспомнил о тряпичнице и произнес следующий монолог:

- Напрасно ты ругаешь революционеров, мамаша Мусорная Куча. Этот пистолет на тебя же поработает. Чтобы ты нашла побольше съедобного для своей корзинки.

Внезапно он услышал сзади крик; погнавшаяся за ним привратница Патагон издали погрозила ему кулаком и крикнула:

- Ублюдок несчастный!

- Плевать мне на это с высокого дерева, - ответил Гаврош.

Немного погодя он прошел мимо особняка Ламуаньона. Здесь он кликнул клич:

- Вперед, на бой!

Но его вдруг охватила тоска. С упреком посмотрел он на свой пистолет, казалось, пытаясь его растрогать.

- Я иду биться, - сказал он, - а ты вот не бьешь!

Одна собачка может отвлечь внимание от другой. Мимо пробегал тощий пуделек, Гаврош разжалобился.

- Бедненький мой тяв-тяв! - сказал он ему. - Ты, верно, проглотил целый бочонок, у тебя все обручи наружу.

Затем он направился к Орм-Сен-Жерве.

Глава третья. Справедливое негодование парикмахера

Почтенный парикмахер, выгнавший двух малышей, для которых Гаврош разверз гостеприимное чрево слона, в это время был занят в своем заведении бритьем старого солдата-легионера, служившего во времена Империи. Между ними завязалась беседа. Разумеется, парикмахер говорил с ветераном о мятеже, затем о генерале Ламарке, а от Ламарка перешли к императору. Если бы Прюдом присутствовал при этом разговоре брадобрея с солдатом, он приукрасил бы его и назвал: «Диалог бритвы и сабли».

- А как император держался на лошади? - спросил парикмахер.

- Плохо. Он не умел падать. Поэтому он никогда не падал.

- А хорошие у него были кони? Должно быть, прекрасные?

- В тот день, когда он мне пожаловал крест, я разглядел его лошадь. Это была белая рысистая кобыла. У нее были широко расставленные уши, глубокая седловина, изящная голова с черной звездочкой, длинная шея, крепкие колени, выпуклые бока, покатые плечи, мощный круп. И немного больше пятнадцати пядей ростом.