Он поднял голову и узнал несчастную девочку, которая пришла к нему однажды утром, - старшую дочь Тенардье, Эпонину; теперь ему было известно ее имя. Странно! Она совсем обнищала, но похорошела, - прежде она казалась неспособной на такого рода перемену. Она прошла двойной путь: к свету и к нужде. Она была босая и в лохмотьях, как в тот день, когда столь решительно вошла в его комнату, только теперь ее лохмотья были на две месяца старше: дыры стали шире, рубище еще отвратительнее. У нее был все тот же хриплый голос, все тот же морщинистый, загорелый лоб, все тот же бойкий, блуждающий и неуверенный взгляд. На ее лице еще сильней чем прежде проступало то неопределенное испуганное и жалкое выражение, которое придает нищете знакомство с тюрьмой.
В волосах у нее запутались соломинки и сенинки, но по иной причине, чем у Офелии она не заразилась безумием от безумного Гамлета, а просто переночевала где-нибудь на сеновале.
И несмотря ни на что, она была хороша. О юность! Какая звезда сияет в тебе!
Она остановилась перед Мариусом, на бледном ее лице появился проблеск радости и некое подобие улыбки.
Некоторое время она молчала, словно не в силах была заговорить.
- Все-таки я вас нашла! - сказала опта наконец. - Папаша Мабеф правильно сказал про этот бульвар! Как я вас искала, если бы вы знали! Я была под арестом. Знаете? Две недели! Меня выпустили! Потому что никаких улик не было, да и к тому же по возрасту я не подхожу. Мне не хватает двух месяцев. Сколько я вас искала! Целых полтора месяца! Значит, теперь вы там не живете?
- Нет, - ответил Мариус.
- А! Понимаю. Из-за того дела? До чего неприятны эти полицейские налеты! Вы, значит, переехали? Послушайте! Почему у вас такая старая шляпа? Молодой человек, такой, как вы, должен хорошо одеваться. Знаете, господин Мариус, папаша Мабеф называет вас бароном Мариусом, а дальше - не помню как. Но ведь вы не барон? Бароны - они старые, они гуляют в Люксембургском саду, перед дворцом, где много солнышка, они читают Ежедневник, по су за номер. Мне один раз пришлось отнести письмо к такому вот барону. Ему было больше ста лет. Ну, скажите, где вы теперь живете?
Мариус не отвечал.
- Ах! - продолжала она, - у вас рубашка порвалась! Я вам зашью.
Она прибавила с печальным выражением лица:
- Вы как будто не рады меня видеть?
Мариус молчал; она тоже помолчала, потом вскрикнула:
- А все-таки, если я захочу, вы будете очень рады!
- Как? - спросил Мариус, Что вы хотите этим сказать?
- Прежде вы говорили мне «ты!» - заметила она.
- Ну хорошо, что же ты хочешь сказать?
Она закусила губу; казалось, она колеблется, словно борясь с собой. Наконец, по-видимому, решилась.
- Ну, все равно. Вы грустите, а я хочу, чтобы вы радовались. Обещайте только, что засмеетесь. Я хочу увидеть, как вы засмеетесь и скажете: «А, вот это хорошо!» Бедный господин Мариус! Помните, вы сказали, что дадите мне все, что я захочу...
- Да, да! Говори же!
Она посмотрела Мариусу прямо в глаза и сказала:
- Я знаю адрес.
Мариус побледнел. Вся кровь прихлынула ему к сердцу.
- Какой адрес?
- Адрес, который вы у меня просили!
И прибавила как бы с усилием:
- Адрес... Ну, вы ведь сами знаете...
- Да, - пролепетал Мариус.
- Той барышни!
Произнеся это слово, она глубоко вздохнула.
Мариус вскочил с парапета и вне себя схватил ее за руку.
- О, так проводи меня! Скажи! Проси у меня чего хочешь! Где это?
- Пойдемте со мной, - молвила она. - Я не знаю точно номера и улицы. Это совсем в другой стороне, но я хорошо помню дом, я вас провожу.
Она высвободила свою руку и сказала тоном, который глубоко тронул бы даже постороннего человека, но не упоенного, охваченного восторгом Мариуса:
- О, как вы рады!
Лицо Мариуса омрачилось. Он схватил Эпонину за руку.
- Поклянись мне в одном!
- Поклясться? Что это значит? А, вы хотите, чтобы я поклялась вам?
Она засмеялась.
- Твой отец!.. Обещай мне, Эпонина! Поклянись, что ты не скажешь этого адреса отцу!
Ошеломленная, она обернулась к нему.
- Эпонина! Откуда вы знаете, что меня зовут Эпонина?
- Обещай мне сделать, о чем я тебя прошу!
Она, казалось, не слышала.
- Как это мило! Вы назвали меня Эпониной!
Мариус взял ее за обе руки.
- Ответь же мне! Ради бога! Слушай внимательно, что я тебе говорю, поклянись, что ты не скажешь этого адреса твоему отцу!
- Моему отцу? - переспросила она. - Ах да, моему отцу! Будьте спокойны. Он в одиночке. Очень он мне нужен, отец!
- Да, но ты мне не обещаешь! - вскричал Maриус.
- Ну, пустите же меня! - рассмеявшись, сказала она. - Как вы меня трясете! Хорошо! Хорошо! Я обещаю! Клянусь! Мне это ничего не стоит! Я не скажу адреса отцу. Ну, идет? В этом все дело?
- И никому?
- Никому.
- А теперь, - сказал Мариус. - проводи меня.
- Сейчас?
- Сейчас.
- Идем. О, как он рад! - вздохнула она.
Сделав несколько шагов, она остановилась.
- Вы идете почти рядом со мной, господин Мариус. Пустите меня вперед и идите сзади, как будто вы сами по себе. Нехорошо, когда видят такого приличного молодого человека, как вы, с такой женщиной, как я.
Никакой язык не мог бы выразить того, что было заключено в слове «женщина», произнесенном этой девочкой.