Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 3

Это слово, интонация, звук голоса заставили ее вздрогнуть.

Священник продолжал медленно и глухо:

- Вы готовы?

- К чему?

- К смерти.

- Скоро ли это будет? - спросила она.

- Завтра.

Она уже радостно подняла голову, но тут голова ее тяжело упала на грудь.

- О, как долго ждать! - пробормотала она. - Что им стоило сделать это сегодня?

- Значит, вам очень плохо? - помолчав, спросил священник.

- Мне так холодно! - молвила она.

Она обхватила руками ступни своих ног, - привычное движение бедняков, страдающих от холода, его мы заметили и у затворницы Роландовой башни, зубы у нее стучали.

Священник из-под своего капюшона, казалось, разглядывал склеп.

- Без света! Без огня! В воде! Это ужасно!

- Да, - ответила она с тем изумленным видом, который придало ей несчастье. - День сияет для всех. Отчего же мне дана только ночь?

- Знаете ли вы, - после нового молчания спросил священник, - почему вы здесь находитесь?

- Кажется, знала, - ответила она, проводя исхудавшим пальчиком по лбу, словно стараясь помочь своей памяти, - но теперь забыла.

Вдруг она расплакалась, как дитя.

- Мне так хочется уйти отсюда! Мне холодно, мне страшно. Какие-то звери ползают по моему телу.

- Хорошо, следуйте за мной.

Священник взял ее за руку. Несчастная продрогла до костей, и все же рука священника показалась ей холодной.

- О! - прошептала она. - Это ледяная рука смерти. Кто вы?

Священник откинул капюшон. Перед нею было зловещее лицо, которое так давно преследовало ее, голова демона, которая возникла над головой ее обожаемого Феба у старухи Фалурдель, глаза, которые она видела в последний раз горящими около кинжала.

Появление этого человека, всегда столь роковое для нее, толкавшее ее от несчастья к несчастью вплоть до пытки, вывело ее из оцепенения. Ей показалось, что плотная завеса, нависшая над ее памятью, разорвалась. Все подробности ее заключения, от ночной сцены у Фалурдель и до приговора, вынесенного в Турнельской башне, сразу всплыли в ее памяти - не спутанные и смутные, как до сей поры, а четкие, яркие, резкие, трепещущие, ужасные. Эти воспоминания, почти изглаженные, почти стертые безмерным страданием, ожили близ этой мрачной фигуры подобно тому, как близ огня отчетливо выступают на белой бумаге невидимые слова, начертанные симпатическими чернилами. Ей показалось, что вскрылись все ее сердечные раны и вновь засочились кровью.

- А! - воскликнула она, вздрогнув и закрыв руками глаза. - Это тот священник!

Сразу онемев, она бессильно уронила руки, низко опустила голову и, вся дрожа, уставила глаза в пол.

Священник глядел на нее глазами коршуна, который долго чертил в небе плавные круги над бедным притаившимся в хлебах жаворонком и, постепенно суживая огромную спираль своего полета, внезапно, как молния, ринувшись на свою добычу, держит ее теперь, задыхающуюся, в своих когтях.

Она чуть слышно прошептала:

- Добивайте! Наносите последний удар! - и с ужасом втянула голову в плечи, словно овечка под обухом мясника.

- Я вам внушаю ужас? - спросил он наконец.

Она не ответила.

- Разве я внушаю вам ужас? - повторил он.

Губы ее искривились, словно она силилась улыбнуться.

- Да, - сказала она, - палач всегда издевается над осужденным. Сколько месяцев он травит меня, грозит мне, пугает меня! О боже! Как счастлива была я без него! Это он вверг меня в эту пропасть! О небо, это он убил... Это он убил его, моего Феба! - Рыдая, она подняла глаза на священника. - О презренный! Кто вы? Что я вам сделала? Вы ненавидите меня? За что же?

- Я люблю тебя! - крикнул священник.

Слезы у нее внезапно высохли. Она бессмысленно глядела на него. Он упал к ее ногам, пожирая ее пламенным взором.

- Слышишь? Я люблю тебя! - повторил он.

- О, что это за любовь! - содрогаясь, промолвила несчастная.

- Любовь отверженного, - сказал он.

Оба некоторое время молчали, придавленные тяжестью своих переживаний: он - обезумев, она - отупев.

- Слушай, - вымолвил наконец священник, и необычайный покой снизошел на него. - Ты все узнаешь. Я скажу тебе то, в чем до сих пор едва осмеливался признаваться самому себе, украдкой вопрошая свою совесть в те безмолвные ночные часы, когда мрак так глубок, что, кажется, сам бог уже не может видеть нас. Слушай! До встречи с тобой я был счастлив, девушка!..

- И я! - прошептала она еле слышно.