Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 1

Мы входим в столовую; осматриваем ее. Я иду первым. Дверь на лестницу заперта, окна тоже. Подойдя к печке, я заметил, что бельевой шкаф открыт и что его распахнутая дверца заслоняет угол комнаты.

Это меня озадачило. Мы подумали, что за дверцей кто-то прячется.

Я потянул рукой дверцу; она не поддалась. Я удивился и дернул сильнее; дверца захлопнулась, и мы увидели сгорбленную старуху, стоящую неподвижно, с опущенными руками, с закрытыми глазами, словно приклеенную к углу. В этом было что-то невыразимо страшное, волосы и сейчас, при одном воспоминании, встают у меня дыбом.

Я спросил старуху:

- Что вы тут делаете? Она не ответила. Я спросил:

- Кто вы?

Она не ответила, не пошевелилась, не открыла глаз.

Друзья решили:

- Наверно, она сообщница тех, кто пришел сюда с дурными намерениями; остальные, услышав наши шаги, убежали, а она не успела и спряталась в углу.

Я снова принялся допрашивать ее - она не отвечала, не двигалась, не глядела.

Кто-то из нас толкнул ее - она упала.

Она рухнула, как кусок дерева, как безжизненный предмет.

Мы попытались сдвинуть ее ногой, потом двое из нас подняли ее и снова приставили к стене. Она не подавала признаков жизни. Ей кричали прямо в ухо. Она оставалась нема, словно ничего не слышала. Мы уже стали терять терпение, к ужасу примешивалась злоба. Кто-то посоветовал мне:

- Поднесите ей под нос свечу. Я поднес зажженный фитилек к ее лицу. Она полуоткрыла один глаз, тусклый, страшный, незрячий. Я отвел свечу и сказал:

- Ага! Наконец-то! Будешь теперь отвечать, старая колдунья? Кто ты?

Глаз закрылся, будто сам собой.

- Ну это уж наглость! - хором закричали мои друзья. - Давайте, давайте еще свечу! Заставьте ее отвечать!

Я снова поднес свечу к лицу старухи.

И вот она медленно открыла оба глаза, по очереди оглядела нас всех, потом, внезапно нагнувшись, задула свечу, дохнув на нее ледяным дыханием. В ту же секунду три острых зуба в темноте вонзились мне в руку.

Я проснулся, весь дрожа, обливаясь холодным потом.

Добрый священник сидел в ногах моей кровати и читал молитвы.

- Долго я спал? - спросил я.

- Вы проспали час, сын мой, - ответил он. - К вам привели дочку. Она дожидается в соседней комнате. Я не позволил вас будить.

- Моя дочка здесь! - вскричал я. - Приведите ее ко мне.

XLIII

Она такая свеженькая, розовенькая, у нее огромные глаза, она красотка!

На нее надели платьице, которое очень ей к лицу.

Я схватил ее, поднял на руки, посадил к себе на колени, целовал ее головку.

Почему она без мамы? - Мама больна, бабушка тоже больна. Так я и думал.

Она удивленно смотрела на меня и безропотно терпела ласки, объятия, поцелуи, только время от времени с беспокойством поглядывала на свою няню, которая плакала в уголке.

Наконец я нашел в себе силы заговорить.

- Мари! Крошка моя Мари! - прошептал я и крепко прижал ее к груди, из которой рвались рыдания. Она слабо вскрикнула.

- Мне больно, не надо так, дядя, - жалобно сказала она.

Дядя! Бедная детка, она почти год не видела меня. Она забыла мое лицо, интонации голоса; да и как меня узнать, обросшего бородой, бледного, в такой одежде? Значит, она уже не помнит меня! А ведь только в ее памяти мне и хотелось бы жить! Значит, я уже не отец! Мне не суждено больше слышать это слово детского языка, такое нежное, что оно не может перейти в язык взрослых, - слово "папа"!

Только бы еще раз, один раз услышать его из этих уст - вот все, чего я прошу за сорок лет жизни, которые отнимают у меня!

- Ну посмотри же, Мари, разве ты меня не помнишь. - спросил я, соединяя обе ее ручонки в своих руках.

Она подняла на меня прекрасные черные глазки и сказала:

- Совсем не помню!

- Посмотри получше, - настаивал я. - Неужели ты не знаешь, кто я?

- Знаю, вы чужой дядя.

Как это ужасно, когда единственное существо на свете, которое любишь беззаветно, любишь всей силой своей любви, смотрит на тебя, говорит с тобой, отвечает тебе и не узнает тебя! Ты жаждешь утешения только от него, а от него одного скрыто, что ты нуждаешься в утешении, потому что ты должен умереть!

- У тебя есть папа, Мари? - спросил я.

- Есть, - ответила девочка.

- Где же он?

Ее большие глаза удивленно посмотрели на меня.

- А вы разве не знаете? Он умер.

Она опять вскрикнула - я едва не уронил ее.

- Умер! - повторил я. - А ты знаешь. Мари, что значит - умер?

- Знаю, он в земле и на небе. - И добавила от себя: - Я каждое утро и каждый вечер молюсь за него боженьке у мамы на коленях.

Я поцеловал ее в лоб.

- Скажи мне, как ты молишься. Мари.

- Нельзя, дядя. Днем не молятся. Приходите к нам сегодня вечером, тогда я вам скажу молитву. Это было выше моих сил. Я перебил ее:

- Мари, я - твой папа.

- Ну-у! - протянула она. Я настаивал:

- Хочешь, чтобы я был твой папа? Девочка отвернулась.

- Нет, мой папа был красивее. Я осыпал ее поцелуями, облил слезами. Она пыталась высвободиться и кричала:

- У вас борода колючая!

Я снова усадил ее на колени и, не спуская с нее глаз, принялся расспрашивать:

- Ты умеешь читать. Мари?

- Умею, - ответила она. - Мама учит меня читать буквы.

- Ну-ка почитай, - предложил я, показывая на бумагу, которую она комкала в своих ручонках.