— В отличие от вас я не столь категоричен. Атомы, например, поглощают и излучают энергию именно само собой. И наша Вселенная взорвалась и расширяется теперь тоже сама по себе.
— Я не имел в виду проблемы мироздания, в которых не силен. — Люсин украдкой глянул на циферблат. Беседа продолжалась уже почти три часа. Подумал, что недурно было бы съесть пару бутербродов с колбасой и выпить двойную чашечку кофе «эспрессо». — Объясните мне следующее, Марк Модестович. — Он устало потянулся и на секунду прикрыл глаза. — Если Фоме Андреевичу так уж важно вас задавить, зачем ему было прочить в заместители Ковского именно вас? Это что: каприз, противоречивость мышления, сверхлогика, которую я, признаться, не постигаю?
— Право, не знаю… Во-первых, он хотел задавить не нас, а наше открытие, хотя, безусловно, испытывает к Ковскому и личную неприязнь. Хотя вообще-то ему все равно, лишь бы ничто не мешало карьере. От науки он порядком оторвался за те пять лет, которые проработал в Индии в колледже ООН, вот и остается ему одно — двигаться по административной линии.
— Не могу сказать, что подобное объяснение удовлетворило меня.
— Чужая душа — потемки, Владимир Константинович. Почем я знаю, чего хочет Фома Андреевич? Может, приличие старается соблюсти? Или, всего вернее, купить меня с потрохами, чтобы потом моими же руками все это дело похоронить?
— Похоронить открытие? В наше-то время?
— Боюсь, что вы плохо представляете себе, о чем идет речь. Нашу работу, как таковую, никто угробить не собирается. Напротив, нас печатают, на наши статьи ссылаются в отчетах и диссертациях. Большую ЭВМ, основанную на наших идеях, тоже все еще продолжают строить. Нам отказывают только в одном: в признании нашего открытия открытием. Понимаете? В выдаче диплома на открытие, короче говоря.
— Значит, все обстоит не так уж страшно?
— Это смотря для кого как… Но Фома Андреевич, конечно же, не ждет от нас никаких отречений и покаяний. Такое было только во время Галилея. Он просто хочет, чтобы мы перестали враждовать с сильными мира сего и не создавали ему ненужных осложнений. От нас ожидают полной и безоговорочной капитуляции, но без поднятых рук и белых флагов. Вы правы, не все так страшно. Ничего ужасного не случилось. Но мне трудно, Владимир Константинович, потому что я знаю, насколько мы во всем правы. Вот в чем загвоздка.
— У вас найдется экземпляр заявки со всеми письмами и заключениями?
— Конечно. Он у меня дома.
— Не дадите ли посмотреть на досуге? Научную сущность я хоть и не осилю, но с чисто юридических позиций дело прогляжу. Чем черт не шутит, авось и присоветую что-нибудь дельное.
— Сомневаюсь, ибо дошел в отчаянии до точки, — засмеялся Сударевский. — Здесь гордиев узел, а потому не ум потребен, а меч. Но все равно попробуйте… Отчего бы и нет?
— Тогда давайте созвонимся на этих днях. Загляну к вам как-нибудь вечерком, а то вы ко мне приходите.
— Заметано, — согласился Сударевский. — Я вечерами почти всегда дома. Так что милости просим.
— В вашей фирме есть где перекусить?
— Конечно. У нас неплохая столовая.
— Тогда, может быть, подзаправимся немного? Потом я быстренько закончу осмотр стола, и вы покажете мне свои знаменитые камеры.
— Идет. Никаких возражений.
— Тогда не будем терять дорогие минуты. Мне ведь надо еще у коменданта побывать и на работу хоть на часок успеть заглянуть. С городом соединяется? — Он снял трубку.
— Через восьмерку. — Сударевский взял с полки мыльницу. — Руки можно вымыть здесь.
— Столовая далеко? — спросил Люсин, набирая номер.
— В третьем корпусе.
— Не сочтите за труд позвонить потом в проходную. Пусть пропустят моего шофера. Надо же поесть человеку. Вы не против, если он с нами пообедает?
— Сделайте одолжение.
— Алло, Лида? — Чисто инстинктивно он прикрыл микрофон свободной рукой. — Привет, Лидочка! Люсин говорит. Меня никто не спрашивал?
— Очень хорошо, что позвонили. Вас Крелин разыскивал… Вы слышите меня?
— Да-да, слышу. Говорите, пожалуйста.
— Обнаружено тело. — Она говорила очень тихо, многозначительно растягивая слова.
— Под Павлово-Посадом.
— Фотографии мы им посылали.
— Именно поэтому нам сообщили. Крелин уже выехал… Вместе с Логиновым.
— Понятно… Я, пожалуй, тоже туда двину. Спасибо, Лидона, за информацию.
Он положил трубку. Несколько мгновений отрешенно и сосредоточенно следил за тем, как Сударевский намыливает руки.
— Ничего не получается, Марк Модестович, — он облизнул внезапно пересохшие губы и принужденно улыбнулся, — начальство требует.
— Все мы под богом ходим. — Сударевский включил электросушилку и подставил растопыренные пальцы под воздушный поток.
«Какие у него белые руки! — Люсин критически оглядел свою ладонь. Кислоты и щелочи оставили на ней желтые шелушащиеся пятна. — Какие холеные, отполированные ногти… А ведь химик-то он, не я… Как много все-таки значит профессионализм!»
Напряженные, широко открытые глаза заслезились, и он зажмурился. Вспыхнул и медленно померк в черноте отблеск залитого светом окна. Сверкнула ночная заколдованная вода в лунном глянце, но тоже померкла, прежде чем он разлепил отяжелевшие веки.