Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2: Третий глаз Шивы

— Нет, — односложно ответил пророк, а потом пояснил: — Скоту — орошенное бычьей уриной пастбище, для нуждающегося в пище человека — молоко. Таковы извечные установления пастушеской жизни, которых не должно нарушать… Я хочу сказать о двух духах в начале бытия, из которых светлый сказал злому: «Не согласуются у нас ни мысли, ни учение, ни воля, ни убеждения, ни слова, ни дела, ни наша вера, ни наши души».[11] Оба изначальных духа явились, как пара близнецов, добрый и дурный, — в мысли, в слове, в деле. И когда они встретились, то установили: один — жизнь, а другой — разрушение жизни… Как ты думаешь, зачем разбойники — инды — угоняют у наших пастухов скот?

— Скот — это богатство, а грабители алчны.

— Твоими устами говорит душа Света, шахиншах. Но ответь мне: почему они алчны?

— Так уж, наверное, создали их боги. Разве нет, азербайджанец?

— Нет, шахиншах. Человек рождается свободным для выбора. Поэтому наши матери, прежде чем поднести младенца к груди, смазывают ему губы молоком травы хом. Так дитя приобщается к солнцу, чтобы в надлежащий день сделать правильный выбор. Дэвы в начале мироздания избрали тьму. С тех пор их поклонники стали злейшими врагами мирных скотоводов. Они поносят быков и самое Солнце, опустошают пастбища, ранят и убивают твоих людей. Нищету и разорение несут они дому, селению и стране. Вот почему бороться с ними надлежит силой оружия.

— Но в прошлый раз, помнится, ты говорил, что следует сложить оружие и прекратить военные набеги?

— Разве истина не двояка, о шахиншах? — лукаво улыбнулся Спитама. — Душа скота стенает и жалуется, что у нее нет сильного защитника. Она не хочет довольствоваться в качестве радетеля пророком, не имеющим другого оружия, кроме слова. Она хочет обрести могущественного покровителя, который поможет свету мечом. Тебе тоже придется сделать выбор, повелитель.

— Зачем?

— В будущей жизни каждого ждет воздаяние. Те, кто дружит с Ахуромаздой, окажутся в его царстве, поклонникам дэвов уготован мрак. Пройдя через испытания в красном огне, и те и другие разойдутся навеки.

— Открой мне тайну красного огня, пророк.

— В урочный час, владыка. — Спитама незаметно повернул кольцо на среднем пальце внутрь камнем, горящим, как мак, и заря, и сердце.

— А могу ли я уже при жизни хоть одним глазком взглянуть на твое небесное царство?

— Обещаю тебе это.

— Не обманешь? Мои жрецы — кави и карпаны — тоже умеют творить чудеса, только не верю я им. Видения, что они насылают, обманны, как опьянение, как дурной сон наяву.

— Так проснись же, о шахиншах, владыка Ирана! Ты живешь в нечестивой тьме, томишься под гнетом грозной магии, порожденной дэвами. Твой двор, столица твоя, весь Иран находятся в руках лживых и бессовестных карпанов и кави. Очнись, государь. Пора вырвать страну из оков Атхарвы Веды.

— Но разве Веда не священная книга моих пращуров? Разве инды и мы — не два ручья, бьющие из одного источника?

— Забудь о том времени, шахиншах! — Спитама властно схватил царского вороного за узду. — Посмотри. — Он обвел рукой зеленеющий окаем: — Там встает солнце!

Они остановились посреди голой равнины. Небо вокруг на глазах светлело. Впереди наливалось оно зеленью и желтизной, за спиной еще клубилась мгла.

— Выбор сделан! — Пророк пришпорил свою лошадку и потянул царя за собой. — Скорее к свету!

— Погоди! — Виштаспа тоже остановил на скаку лошадь пришельца. — Уж не хочешь ли ты навязать мне свою волю? — Он усмехнулся надменно. — Мне, царю и сыну царей?

— Что ты, владыка! — мягко улыбнулся ему Спитама. — Выбор сделали твои предки — цари задолго до того, как появился ты сам. Отчего, скажи мне, народ арьев вдруг стронулся с места и, разделившись надвое, устремился в неизведанные края?

— Спроси у наших стариков, и они ответят тебе.

— Мне не нужно никого спрашивать, царь Виштаспа, раз сам Ахуромазда говорит со мной в священной тени кипарисов. Твои отцы избрали свет и повели за собой народ к вершинам иранских гор. Прислушайся к голосу собственной крови, и ты все поймешь.

— Думаешь? — Царь озадаченно наклонил голову к левому плечу, за которым висел колчан со стрелами, поющими на лету.

— Те, кого Ахроменью увлек за Гималаи, перестали быть нашими родственниками. Они тоже сделали свой выбор, шахиншах, и породнились с тьмой. — Спитама указал назад. — Недаром же смешались они с чернокожим племенем, почитающим исполинских змей Нагов и чудовищную обезьяну по прозвищу Хануман! Не прислушивайся к тому, кто хочет вновь обратить иранцев на служение дэвам. Им нужна новая вера. Свет им нужен и истина.

— Какая? — с вызовом спросил царь. — Уж не твоя ли, азербайджанец?

— Моя, — с достоинством ответил Спитама. — И твоя тоже. Авеста — вот имя солнца, которое будет светить в иранских странах, созданных Ахуромаздой: от Хорезма — первой из них, и до Газы — обители согдийцев, от сильной Маргианы и до прекрасной Бактрии. Я принес это солнце к тебе в Балк, Виштаспа.

— Зах говорит о тебе иное…

— Не верь этому злобнейшему из карпанов, царь. Он служит тьме.

— Он могущественнейший волшебник.

— Ужасный карлик, царь, темный служитель дэвов.

— Чем ты докажешь это?