Собрание сочинений. Том 5

«Но, господа», — продолжает неустрашимый защитник высшего нравственного взгляда и непредвосхищенного христиански-нравственного суждения нации, — «я не разделяю того мнения, что не могут наступить такие времена, когда со стихийной необходимостью народу придется прибегнуть к политической самообороне (!), и… тогда, по моему мнению, отдельная личность может принять в ней участие самым нравственным образом». (Хвала казуистике, мы спасены!) «Конечно, она может участвовать и безнравственным образом — в таком случае это дело ее совести»!!

Вопрос о баррикадных борцах должен рассматриваться не в soi-disant^{32} Национальном собрании, а в исповедальне. Таким образом, вопрос исчерпан.

Г-н пастор Зидов заявляет еще, что он обладает «мужеством», распространяется о народном суверенитете с точки зрения высшего нравственного взгляда, его еще трижды прерывают нетерпеливым шумом, и он удаляется на свое место с радостным сознанием, что выполнил долг своей совести. Весь свет знает теперь, какого мнения придерживается пастор Зидов и какого мнения он не разделяет.

Г-н Плённис заявляет, что всю эту затею надо бросить. Ведь предложение, выхолощенное в результате такого обилия поправок и дополнительных поправок, таких бесконечных прений и мелочных пререканий, не имеет уже никакой ценности. Г-н Плённис прав. Но он не мог оказать Собранию худшей услуги, как обратив внимание на это обстоятельство, на это доказательство трусости столь многих депутатов обеих сторон.

Г-н Рейхеншпергер из Трира:

«Мы здесь не для того, чтобы строить теории и декретировать историю, мы должны, по возможности, делать историю».

Отнюдь нет! Принятием мотивированного перехода к очередным делам Собрание постановляет, что оно, напротив, существует для того, чтобы делать историю несуществующей. Впрочем, это тоже способ «делать историю».

«Я напоминаю изречение Верньо, что революция склонна пожирать своих собственных детей».

Увы, нет! Скорее она близка к тому, чтобы ее пожрали ее собственные дети!

Г-н Ридель открыл, что под предложением Берендса «следует понимать не только то, что просто заключено в словах, — за этим скрывается принципиальный спор». И этой жертвой «высшего нравственного взгляда» является тайный архивный советники профессор!

На сцену выступает еще один достопочтенный г-н пастор. Это г-н Йонас, дамский проповедник из Берлина. Он, кажется, в самом деле принимает Собрание за аудиторию, состоящую из дочерей образованных сословий. Со всей претенциозностью и заносчивостью настоящего ученика Шлейермахера он преподносит бесконечный ряд самых плоских общих мест по поводу столь важного различия между революцией и реформацией. Еще до того, как он закончил введение к своей проповеди, его трижды прерывали; наконец, он разразился великолепной тирадой:

«Революция — это нечто такое, что прямо противоречит нашему современному религиозному и нравственному сознанию… Революция — это деяние, которое, правда, считалось великим и славным у древних греков и римлян, но в христианском мире…» (Резкие возгласы. Общий шум. Эссер, Юнг, Эльснер, председатель и бесчисленные голоса вмешиваются в прения. Наконец, модному проповеднику удается возобновить свою речь.)

«Во всяком случае я не признаю за Собранием права голосовать по поводу религиозных и нравственных принципов; по поводу таких принципов не может голосовать никакое собрание» (? и консистория, синод?). «Желать декретировать или заявлять, что революция — это высокий нравственный образец или что-нибудь другое» (значит, вообще что-нибудь), «представляется мне равносильным желанию Собрания вынести постановление о том, что существует бог, или что его не существует, или что существует много богов».

Так оно и есть! Дамский проповедник благополучно снова перевел вопрос в область «высшего нравственного взгляда», и теперь вопрос этот, естественно, подлежит компетенции лишь протестантских соборов или синодов, этих фабрикантов катехизиса.

Слава богу! После всего этого высоконравственного словоблудия выступает, наконец, наш Ганземан. Имея дело с таким практическим умом, мы чувствуем себя в полной безопасности от «высшего нравственного взгляда». Г-н Ганземан целиком отметает нравственную точку зрения одним-единственным пренебрежительным замечанием:

«Располагаем ли мы, спрашиваю я вас, достаточным досугом, чтобы пускаться в подобные принципиальные споры?»

Г-н Ганземан вспоминает, что вчера один депутат говорил о рабочих, не имеющих средств к существованию. Г-н Ганземан использует это замечание для искусного хода. Он говорит о нужде рабочего класса, высказывает сожаление по поводу его нищеты и спрашивает:

«В чем причина-всеобщей нужды? Я полагаю… каждый испытывает такое чувство, что у нас еще нет уверенности в прочности всего существующего, пока еще не упорядочен наш государственно-правовой строй».