Собрание сочинений. Том 5.

— Вы так полагаете? —возразил он раздраженно, ухватившись только за прямой смысл моих слов. — Может, и не вы один, но тут вы ошибаетесь. Для меня невелика выгода. Капитану Джиму, может, и выгодно выставлять себя моим лучшим другом, по всякому поводу и без повода ссылаться на меня и козырять знакомством со мною и с моими друзьями, черт побери! А какая от этого польза мне, по–вашему? Возьмите хотя бы историю с ущельем Эврика. Разве не для того он послал за мною, чтобы хвастать перед вами, ребятами? Я, что ли, нуждался в компании «Эврика»? А для чего он заставил меня высказывать мнение насчет шахты, если не для того, чтобы показать, как я понимаю в науке и во всяких таких делах? И зачем он втиснул меня в компанию? Ради вас, думаете? Нет. Ради меня? Тоже нет. Он хотел держать меня там себе на пользу, чтобы поставить меня над вами и задирать перед вами нос. Только не в моем это обычае! В его, может быть. Может, это и честно, и прямодушно, и благородно, как вы изволили выразиться, может, он и справедливо поступил, когда велел мне пользоваться в поселке кредитом компании, а потом подвел меня, только не в моем это обычае. Это он, наверное, на меня нажаловался? Нет? Не жаловался? Так зачем он заставил меня удирать вместе с собой, проделал все это за моей спиной и испортил мне репутацию, ну? А я ведь ни слова не говорил об этом раньше, разве говорил? Не в моем это характере. Я бы и теперь смолчал, не скажи вы, что мне есть выгода от этого простофили. Многим я через него попользовался!

Как ни презренно, лживо и бесчестно было это откровение, однако вершина подлости заключалась в том, что его пороки оказывались как бы отражением слабостей его покровителя и каким‑то странным образом принижали капитана Джима не меньше, чем его друга Бассета. Наивное тщеславие и самовлюбленность Бассета могли сравниться лишь с наивным восторгом капитана Джима перед этими его качествами. А я по своей юношеской неопытности верил в справедливость общепринятой пословицы: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты» — и также в то, что человек некоторым образом ответствен за грехи своих друзей; и по той же человеческой слабости я склонен был скорее посмеяться, чем возмутиться предательством Бассета. Потеха, право, с этим капитаном Джимом, ха–ха!

— Вам‑то смешна его непроходимая глупость, а мне, черт побери, не до смеха!

— Однако он дал вам хорошее место в газете, — настаивал я, — это он, во всяком случае, сделал бескорыстно.

— Вы так полагаете? А по–моему, это величайший подвох. Когда он убедился, что в частной жизни с меня много не возьмешь, он выпихнул меня на люди, как своего редактора, человека, который занимается его газетой! А заодно и свое имя печатает — владелец газеты. Другой‑то возможности получить известность у него нет. А того не знает, что над ним весь город смеется!

— Может быть, смеются потому, что ему приписывают некоторые ваши статьи, — заметил я.

И опять этот прямой намек отскочил, не задев его самодовольства.

— Нет, такого не может быть, работаю я один, и слог у нас разный, — возразил он с наивной убежденностью. — И пишу‑то я самым возвышенным слогом, совсем, как в газете Сан–Франциско, в угоду ему, хотя, говоря между нами, это все равно что метать бисер перед свиньями… Публика переварит любую мою болтовню, было бы только забористо‑что–нибудь пикантное или затрагивающее личности. Мне что, я бы на это пошел, ведь я человек не заносчивый, сами знаете, да только этот простофиля, капитан Джим, уж больно гордится своей газетой, и я уверен, черт побери, боится, что если мы немного сбавим тон, подумают, писал он! Как бы не так! Да вы сами знаете, мне ничего не стоит сделать, чтобы сразу было видно, что писал я, а не какой‑нибудь пентюх.

Я сильно сомневался насчет изящества и остроумия писаний мистера Бассета, но несколько статеек, появившихся в следующем же номере «Стража», показали мне, что ему удалось убедить капитана Джима, — если только вообще его сопротивление не было плодом фантазии самого Бассета. Заметки на местные темы отличались пошлостью и бестактностью. Тяжеловесное остроумие в описании приема для избранных у Парсона Бак- стера и бесцеремонные комплименты дочери Бакстера Полли могли бы вызвать краску стыда на ее щечках, если бы не ее явное благоволение к этому лицемерному, бессовестному писаке. И все же его грубые шуточки показались мне естественнее и потому безобиднее немыслимо напыщенных передовиц с их мишурным блеском и дешевой эрудицией.