Собрание сочинений. Том 4

А ребята — их взгляды, как кленок, упершись в скамейку, могут пойти в сторону, в бок, и ствол их роста причудливо со временем изогнется.

Или добрый человек подвинет скамейку.

Или просто хорошие люди сумеют убедить их, что взгляды — это не деревце, попавшее не туда, куда бы надо, что их мораль — это продолжение усилий человечества в пространстве целых веков, и состояние их души — дело всего нашего общества. А если случилась ошибка — что ж, ошибки жизнь непременно исправит.

Она очень сильная и справедливая, эта жизнь.

И Н Ф А Н Т Ы Н А Ш И Х Д Н Е Й

Вспомним великих испанцев: Веласкес, портрет инфанты Маргариты; Коэльс, инфанта Клара-Евгения; Гойя, инфант Фердинанд. По-испански «инфант» — дитя. Правда, слово означает еще титул наследных принцев и принцесс; это их блекловатые лица сохранили нам великие кисти мастеров.

Заемное слово «инфантилизм» тех же корней и заключает отрицательный смысл. В общем-то оно равно русскому — детскость, но детскость тут затяжная и похожа на название болезни. Ведь почти у всех болезней иностранные имена. Но принцы голубых кровей владели пышным титулом инфант еще с одним оттенком — подразумевалось, что они наследники, восприемники, будущие.

Что же за болезнь такая, этот инфантилизм, коли касается он в переводе с испанского и придворного не королевских, а наших детей и наследников?

* * *

Впечатление из свежих — разговор с девицей лет двадцати двух. Только что закончила институт из «интеллигентских», подразумеваю — гуманитарных, получила диплом, едва ли не с отличием, но он не в радость. Девица — провинциалка, и вот она в ужасе: не хочет покидать Москву. Город, где она родилась и выросла, даже, кажется, физически сотрясает ее, она аж передергивается от мысли: там же невозможно жить! Я поражаюсь: почему? Плечики передергиваются снова: невозможно, и все тут! Возможно, оказывается, только в Москве. Как остаться — вот ее главная мука.

Я отвечаю, как могу и что знаю: ну, выйти замуж. Или вот есть «лимитчики» — златоглавой не хватает строителей и, кажется, дворников. Но зачем же тогда гуманитарный институт и диплом о высшем образовании?

Признаться, разговор гнетет меня, кто-то выбрал меня в качестве громоотвода, что ли, для этих неуемных желаний и слез, то и дело вспыхивающих меж ресниц. Даже при сильном стремлении помочь не могу, надрывно пытаюсь разобраться, чтобы объяснить хоть что-то — себе и ей.

Она хотела бы учиться. Чему, зачем и сколько можно — прямота порой ясней означает суть искомого. Ну, просто учиться, еще один вуз, конечно, заочно, возможно — творческий.

Я спрашиваю: родители — миллионеры? Удивленный взгляд: нет! Но ведь учение, даже заочное, — не бесплатно, хотя бы для государства. А в жизни? Еще пять лет ожидания — неизвестно чего. Полуработа: понятно ведь, что заочник обычно отличается от работника уже дипломированного. И главное, простите за прямоту: действительно, сколько можно учиться — двадцать лет, едва ли не половину сознательной жизни?

Ну а Москва? Может, стоит подумать о ней так: это пир, где много званых, да мало избранных. Или так: это она выбирает, а не ее. И наконец, что за бред, будто город, куда посылают и где выросла, немыслим для жизни? Поезжай в Сибирь, что ли!

* * *

Разговаривая с девицей, я страдаю больше, чем она. Ощущение неловкости, глупости, бессмысленности происходящего. Вопросы шестнадцатилетней, может, даже четырнадцатилетней инфанты голубых кровей. Редкостная — но, увы, случившаяся — наивность.

Искомое — не смысл жизни, не профессия, а Москва.

Единственное, что утешает, — замуж ради Москвы все же не хочет. Достижение цели любым путем пока неприемлемо.

Я вздрогнул: а ведь знаю я юных провинциалок, которые ради московской прописки и замуж выскакивают, и по лимиту устраиваются — дворничихами, почтальонами.

Наивное, возможно, детское — в Москву, в Москву! — сливается с жестоким, прагматичным — любой ценой! Увы, инфантилизм в смеси с прагматизмом — жутковатый коктейль, и следствия опьянения им нами еще до конца не поняты.

Однако — и вновь увы! — именно такой инфантилизм, на мой взгляд, активно, как грибок какой, поражает наш нынешний молодняк. Детскость и расчет, жизненное неумение и умственная опытность, леность к положительным поступкам и оголтелость желаний, неумение работать, с трудом достигаемый профессионализм и немедленное требование высших благ.

Фигурально моделируя инфанта наших дней, я бы изобразил его так: в почве, на которой стоит он в крепеньких башмаках, между подошвами его проходит трещина, и трещина эта тем шире, чем больше разница между его возможностями и желаниями.

Если не постигнет он, если не помогут ему близкие или даже вовсе чужие люди понять, что энергия жизни таится в единстве столь важных категорий — возможностей и желаний, трещина обратится пропастью и он рухнет в нее.

Рухнет!

Ибо правая нога должна точно знать, чего жаждет левая.

Но как возникает незрелость?

Грамотен ли сам вопрос? Уверен — да.