Собрание сочинений. Том 4

— Время идет, — сказал дед, обнимая меня за плечи, и я согласно кивнул. — Время идет, — повторил он. — У кого — к полдню. У кого — к полночи. И надо торопиться!

Я кивнул опять.

— Торопиться, торопиться! — повторил с жаром дедушка и добавил неожиданно: — Мало ли!

Что — мало ли? Я потом уж задумался. А тогда опять кивнул, думая о себе.

Конечно, надо торопиться. Всегда и во всем. А то чего-нибудь не успеешь важное. Или пропустишь. Или сделаешь не так. Или промолчишь, как я тогда, в Москве. И будет досадно. Обидно до слез. Ведь я с тем парнем в красной рубашке дружить мог, а оказалось, что перед ним опозорился. Выглядел тогда, как пластилиновый подлиза. Соглашатель.

Сумею ли когда-нибудь я увидеть снова этого парня в застежках? И доказать, что я не такой?

Дедушка прав — надо торопиться. Торопиться и не ошибаться.

СЕМЕЙНАЯ ИДИЛЛИЯ

Однажды мама объявила:

— Еду в командировку.

Оказывается, едет осматривать будущее морское дно. Интересно бы посмотреть, и я сказал:

— Возьми нас!

Дедушка рюкзак стал искать, запел во весь голос:

Если смерти, то мгновенной,
Если раны — небольшой!

Папа нам позавидовал:

— Вам хорошо, а я один останусь…

— Зачем оставаться? — спросил дедушка. — Поехали с нами. Всего пять дней! Попроси, наконец, отпуск.

Отец стал рассказывать про бетон — что теперь горячее время, и мы с ним согласились: как же, конечно. Если бы не согласились, он бы не поехал, но мы кивнули, и на другой день отец бежал по лестнице через две ступеньки — я сам видел. Еще на площадке закричал:

— Еду! Отпустили!

И вот мы едем в мамином «газике».

Мама газует лихо, перед ухабами не тормозит, нас подбрасывает к самому потолку, дедушка громко крякает, я ему подражаю. Папа не отстает.

— Что это вы, как утки? — спрашивает мама. — Раскрякались?

— Жаль, милиции в тайге нет, — ворчит дедушка.

— Лихачка несчастная! — ругается папа.

— Потолок же прошибем! — кричу я.

Мама смеется.

— Миленькие! — веселится. — Забыли, где находитесь? Это же Сибирь! И дороги у нас тоже сибирские!

«Газик» ревет, ползет в гору, мчится вниз, разбрызгивая воду, форсирует ручьи.

Мы едем по морскому дну, но ничего на море тут не похоже. На дно — тем более.

Дорога, телеграфные столбы вдоль дороги. Тайга. Птицы поют. Разве вообразишь, что тут скоро вместо птиц рыбы появятся? Будут плавать над бывшей тайгой. Удивляться: неужели, мол, здесь птицы летали?

И знаете, как-то мне странно стало. Не по себе. Настроение испортилось. Трудно подумать — лес живой, бабочки, трава, цветы, и ничего этого не станет.

Мне кажется, не один я так подумал…

Дедушка замолчал, отец притих, мама шутить перестала.

Мы остановились передохнуть и сразу услышали лесное веселье. Сороки стрекочут, всякую живность предупреждают, что люди приехали. Птички чирикают. Шмели мимо проносятся, словно пули: вж-ж-ж! Живут вот, хлопочут, а не знают, что им скоро переезжать надо.

Ну ладно, шмели улетят, птицы тоже, а как ежи, например? Успеют? Или, допустим, муравьи?

Я читал, как муравьи лес очищают, как мертвеет без них тайга. Но они же крошки такие, от воды не успеют уйти! Погибнут…

Настроение у меня совсем портится. На привале я говорю отцу про муравьев.

— Сравни! — отвечает он мне. — Муравьишки и электричество! Один муравьишка только соломинку поднять может, а наша ГЭС! Какая у нее силища!

Я слушаю отца, и мне все грустнее становится. Конечно! Разве может муравьишка с электростанцией соревноваться?

— Ты не думай, — говорит отец, — что мне муравьишек не жалко. Но что делать? Приходится идти на жертвы.

— А ты не иди! — раздается голос дедушки.

Я оборачиваюсь. Он стоит за моей спиной и сердито смотрит на отца.

— Вообще это не первый разговор у нас, — говорит он папе. — Мелочь — гвозди, доски, цемент. Мелочь — муравьи. Размашисто очень мыслишь, товарищ технократ.

Папа даже побледнел. Технократ — это же бюрократ. Только технический. Технический бюрократ — это такой, который, кроме техники, ничего не видит. Мне не нравится, что дедушка с папой опять ссорятся. Какой папа технократ? У него просто работа такая, он занятой человек. Ему действительно про бетон-то думать некогда, не то что про муравьев.

— Дедушка, — говорю я, защищая папу, — ты все-таки не кипятись!

— «Не кипятись»! — возмущается дед. — Нет, вы на него поглядите! Только что муравьев жалел и вдруг — пожалуйста! Так ты как думаешь все-таки? Что важнее? ГЭС или муравьи?

— Разве можно сравнивать, — говорю я, вздохнув.

— Вот! Вот! Вот! — кричит дедушка. — Правильно сказал. Разве можно сравнивать? Какого-то несчастного муравьишку и электростанцию! Нельзя их сравнивать, понимаешь! Никак нельзя! Муравьи — это муравьи. А ГЭС — это ГЭС!

Дедушка неожиданно умолкает. Я вижу — ему плохо. У него всегда такой цвет лица, когда болит сердце. Я вскакиваю, бегу к рюкзаку, достаю склянку с лекарством, капаю в кружку, добавляю воды. Приношу деду, говорю:

— Ты, кажется, просил пить…

— Да, да, — кивает он мне, — спасибо.

Мы переглядываемся понимающе.

— В общем, Антон, — говорит дедушка, — твой папа не прав, хотя он и взрослый.