Собрание сочинений. Том 4

На противоположном краю площади показывается человек в праздничном халате, подпоясанный четырьмя скрученными шелковыми поясами. Он идет, гордо покручивая щегольские усы. Новые сапоги скрипят красиво.

— Хамдам!.. Хамдам!.. — разносится по толпе как ветер. — Хамдам вернулся.

И народ расступается перед ним, сторонясь и обходя.

— Давно я живых басмачей не видал, — говорит старик в фетровой шляпе и калошах, заинтересованно глядя вслед Хамдаму. — Смотри, пожалуйста, в Соловках был — вернулся…

Басмач идет с ишаном по площади,

— Наша вода лучше, — смеется подслеповатый басмач. — Копать не надо, цемента не надо, а железо всегда при себе.

Ишан невесело отвечает ему:

— Тяжело жить одному. Народ — в одну сторону, мы — в другую.

— Чтоб тебя уважали, много народу не надо, — отвечает гнусавый. — Накорми пловом сто человек — вот тебе и народ. Деньги есть? Купи жену молодую. Купи две. Потом в Иран поедем, баб продадим, новых купим.

Дети играют перед кинотеатром в «Александра Невского».

Вдруг подслеповатый басмач хватает ишана за руку:

— Хамдам вернулся!.. У-у, большое дело получится…

А Хамдам проходит, никому не кланяясь и все более теряя воинственный вид. Люди избегают его. Ему неприятно.

Опираясь на костыль, на арбу взбирается старик из уборной, вагона и говорит всей площади:

— Скоро в Москве съезд большевиков будет. Каждый свое дело в подарок Сталину привезет. Потом все вместе обдумают одно общее дело. Политика называется. У нас тоже так. Одни у нас хлопок сеют, другие — хлеб, третьи — рис. А общее дело у всех одно — вода… Живем мы на земле, а чтобы вперед итти, нам вода нужна. Сильный народ еще больше силы хочет. Это политика называется. Если народ топнет ногой о землю — землетрясение будет, вздохнет — ветер будет… — продолжает он. — Османов приехал. Пойдем к нему, скажем — пусть инженеры черту на земле проведут, путь воды нарисуют. И больше мы от них ничего не хотим. Пусть только путь раскроют — все сами сделаем.

Ишан кричит:

— А техника? Цемент, железо есть?

Старик отвечает:

— У меня сын цемент делает, говорит — никакой в этом хитрости нет. Прошу вас, отдаю сына на общее дело, пусть всем цемент делает. Иногда так бывает — сладит народ песню о своей мечте, а потом лет через сто — двести из мечты жизнь делает. А иногда и так бывает — построит человек хорошее что-нибудь и сам обрадуется. Еще и песни нет, а дело готово. Так тоже очень хорошо иногда бывает.

К группе подходит Османов. Ахмет Ризаев, стоя на грузовике, в отчаянии бросает на землю тюбетейку:

— Обогнал! И кто обогнал? «Руки прочь»! На первом месте от хвоста сидит, а тоже лезет!

Османов берет слово:

— Большое дело тем хорошо, что его надо быстро делать, — говорит он старику. — Вы, отец, хорошо сказали. Люди должны мечтать, большевики — тем более. Мы люди особого склада. Мы родились от тех, кто всегда мечтал о будущем, всегда смотрел вперед и впереди искал то, что ему нужно для сегодняшнего… Маркс видел образ грядущего мира. Ленин предвидел нас, а Сталин видит тех, кто придет нам на смену. Большевики всегда так живут: у них всегда лет на пятьдесят, на сто вперед глядят. Сила есть? Охота есть? Значит, все есть. Пойдем обдумаем, напишем товарищу Сталину.

— Нет! Нет! Нет! Не надо! — раздаются крики. — Это еще обсудить надо.

— Надо сначала сделать — потом доложить, — советует старик оратор. — Колхозы у нас крепкие, народу скучно без большого дела. Слабые были бы — не решились. А сильным все можно…

Трудности, о которых никто ничего не знает, пугают многих.

— Кто хочет — пусть делает!

— Добровольно надо! — раздаются голоса.

— Это не война, чтобы всем итти! У кого воды мало — пусть идет!

И народ начинает разбиваться на группки.

Но тут, стоя на грузовике, как на трибуне, в круг людей въезжает тучный Ахмед Ризаев, председатель колхоза имени Молотова.

— Кто сильный — тот сразу себя показать может, — самодовольно говорит он. — Дай путь воды, двести мужчин с кетменями завтра выйдут, сам кормить их буду. Я первый колхоз в районе, я везде первый буду.

— Я тоже не хвост своего района, — возбужденно кричит подбежавший председатель колхоза имени Буденного. — Я тоже двести мужчин дам с кетменями, тридцать арб, чайхану, два оркестра. Мои колхозники нигде своих лиц не теряли. Пожалуйста, пиши в протокол.

— Э-э! Что делают! Что делают! — раздается в народе. — Миллионеры дерутся!

Хамдам стоит в отдалении. Лицо его печально и серьезно.

Слепой старик, может быть нищий, ведомый старухой, торопливо входит на площадь.

— Что решили? — спрашивает он, натолкнувшись на Хамдама.

— Отец, я человек новый в этих местах.

— Голос твой что-то помню… Хамдам?.. — И слепой, отшатнувшись, стремится прочь.

Подслеповатый басмач и ишан наблюдают за сценой издали.

— Связь установил, — коротко замечает басмач. — Большое дело будет. Он знаешь, какой человек? В Соловках был. На «Волга — Москве» был.

…Возбуждение нарастает.

К тщедушному председателю колхоза «Руки прочь», сидящему в чайхане со стариком в фетровой шляпе, подбегает комсомолец.

— «Молотов» и «Буденный» по триста кетменей дали, по тридцать арб, кино, оркестр…