Собрание сочинений. Том 4

Романенко. Все знаю, дорогая Александра Ивановна. Но, согласитесь, не могу же я открыть без вас наш корпусной праздник. Вы не только старейший член корпусного коллектива, но вы еще и наш надежный ангел-хранитель медицинской службы. Мы все, в сущности говоря, — произведение ваших рук. Я бы даже так сказал — не будь вас, не было бы и многих из нас. Голышева, которого вы перешиваете и перекраиваете уже вторично, определенно не было бы. Или меня, скажем. Или…

Воронцов. Или полковника Воропаева.

Романенко. Да, и его… и многих других…

Горева. Я так отвыкла веселиться, товарищ генерал, я так, признаться, устаю, что буду плохим соратником на вечере…

Романенко. Не могу, Александра Ивановна, нет, не могу. Воля большинства. Не огорчайте нас. Вы старше всех нас по службе в корпусе, хотя и гораздо моложе во всех других отношениях; без вас мы и за стол не сядем. (Берет Гореву под руку и уводит в соседнюю залу.)

На сцене остаются майор Голышев и Лазарев за роялем.

Лазарев. Товарищ майор, а что все-таки с Воропаевым? Я застал только легенды о нем.

Голышев. И вам желаю того же. Легенды — удел лучших.

Лазарев. Это правда, что Александра Ивановна жена…

Голышев(не давая ему закончить). Легенду, милый мой, не выпросишь. Ее надо сделать жизнью.

Лазарев. Обаятельная женщина! И отважна, как солдат. Признаться, полагал, что она ваша родственница, товарищ майор.

Голышев(точно не слышал). Ты лучше играй, а то… Слышишь, что я говорю. Играй, чтобы твоих слов не было слышно.

Лазарев негромко играет. Горева выходит из соседней залы.

Горева. Добрый вечер, Голышев.

Голышев. Добрый вечер, Александра Ивановна. Это не я. Честное мое слово — не я. Это генерал приказал вас вытащить на свет божий.

Горева. Не все ли равно. Как вы помните, я хотела побыть с вами один на один, а вы отговорились тем, что заняты на балу…

Голышев делает знак Лазареву, и тот на цыпочках удаляется.

Голышев. Да я, собственно говоря… как видите…

Горева. Вижу, Голышев. Сядьте рядом со мной. Мне нужно кое о чем спросить вас.

Голышев(садится рядом с Горевой). Слушаю, Александра Ивановна.

Горева. Он мне не пишет, вы можете это понять?

Голышев. Могу. Мне его настроения понятны… и если я не обижу, скажу прямо — вы маленько отошли от его жизни.

Горева. Отошла? Это неверно. Он настолько мой, что я не обижаюсь на него и не беспокоюсь, что он изменит мне. Мне только очень стыдно, что я сейчас одинока. По-вашему, очень он отошел от меня, очень я ему не пара?

Голышев. Как вам сказать. Сейчас, пожалуй, не пара. Когда человек выбит из колеи, у него все выбито — и чувство тоже. Бытие играет в любви роль не меньшую, чем чувство. И любишь другой раз и стремишься, а нельзя, невозможно, нет дороги к этой любви.

Горева. Ох, Голышев, да вы, оказывается, философ. Не к лицу вам. Ведь это что же, по-вашему? Майором вы меня, скажем, полюбили, а станете генералом — разлюбите. Не то бытие. Так?

Голышев. Я не умею выразить, но твердо знаю, что прав. Когда человек серьезно болен, когда разрушилась одна и еще не построилась другая его жизнь, так он тоже весь в известке, в пыли, в обломках, и чувства его в обломках, и надежды… и в такое время человеку иной раз лучше одному быть.

Горева. Туманно объяснили. Я уж лучше подожду письма от Алексея, у него, может быть, складнее выйдет.

Из соседней залы доносятся музыка и пение. Звучит веселая боевая песня. Входит генерал Романенко.

Романенко. Ну, как, Голышев, выполнили мое поручение?

Голышев. Никак нет, товарищ генерал, — не светит.

Романенко. Придется мне поучить вас и в этом направлении. Идите-ка, милый, попойте, потанцуйте, участок прорыва займу я. (Горевой.) Я все знаю: беспокоитесь об Алексее. Зря, не вижу смысла.

Горева. Вести, которые я окольными путями получаю о нем, в общем не утешительны. Ампутация ноги, болезнь легких, уход из армии и житейская неустроенность, очевидно, выбили его из колеи.

Романенко. Воропаева? Ерунда. Он сам кого хочешь выбьет из колеи.

Горева. Я тоже так думала, но то, что сообщает Голышев…

Романенко. Голышев влюблен в вас, и этим все объясняется. У него верхний этаж явно отказывает… И что страшного он говорит? Воропаев выбит из колеи! Это же явный бред, Александра Ивановна. Он едет куда-то на юг. Подумаешь, какое несчастье. Да это же мировой директор совхоза. Мед, знаете, там, фрукты, масло, куры, витамины всякие, это же рай, милая, по нынешним временам, абсолютный рай. Умно, толково, я хвалю за это Воропаева…

Вбегает адъютант Воронцов.