Собрание сочинений (Том 4)

Что же за болезнь такая, этот инфантилизм, коли касается он в переводе с испанского и придворного не королевских, а наших детей и наследников?

* * *

Впечатление из свежих - разговор с девицей лет двадцати двух. Только что закончила институт из "интеллигентских", подразумеваю - гуманитарных, получила диплом, едва ли не с отличием, но он не в радость. Девица провинциалка, и вот она в ужасе: не хочет покидать Москву. Город, где она родилась и выросла, даже, кажется, физически сотрясает ее, она аж передергивается от мысли: там же невозможно жить! Я поражаюсь: почему? Плечики передергиваются снова: невозможно, и все тут! Возможно, оказывается, только в Москве. Как остаться - вот ее главная мука.

Я отвечаю, как могу и что знаю: ну, выйти замуж. Или вот есть "лимитчики" - златоглавой не хватает строителей и, кажется, дворников. Но зачем же тогда гуманитарный институт и диплом о высшем образовании?

Признаться, разговор гнетет меня, кто-то выбрал меня в качестве громоотвода, что ли, для этих неуемных желаний и слез, то и дело вспыхивающих меж ресниц. Даже при сильном стремлении помочь не могу, надрывно пытаюсь разобраться, чтобы объяснить хоть что-то - себе и ей.

Она хотела бы учиться. Чему, зачем и сколько можно - прямота порой ясней означает суть искомого. Ну, просто учиться, еще один вуз, конечно, заочно, возможно - творческий.

Я спрашиваю: родители - миллионеры? Удивленный взгляд: нет! Но ведь учение, даже заочное, - не бесплатно, хотя бы для государства. А в жизни? Еще пять лет ожидания - неизвестно чего. Полуработа: понятно ведь, что заочник обычно отличается от работника уже дипломированного. И главное, простите за прямоту: действительно, сколько можно учиться - двадцать лет, едва ли не половину сознательной жизни?

Ну а Москва? Может, стоит подумать о ней так: это пир, где много званых, да мало избранных. Или так: это она выбирает, а не ее. И наконец, что за бред, будто город, куда посылают и где выросла, немыслим для жизни? Поезжай в Сибирь, что ли!

* * *

Разговаривая с девицей, я страдаю больше, чем она. Ощущение неловкости, глупости, бессмысленности происходящего. Вопросы шестнадцатилетней, может, даже четырнадцатилетней инфанты голубых кровей. Редкостная - но, увы, случившаяся - наивность.

Искомое - не смысл жизни, не профессия, а Москва.

Единственное, что утешает, - замуж ради Москвы все же не хочет. Достижение цели любым путем пока неприемлемо.

Я вздрогнул: а ведь знаю я юных провинциалок, которые ради московской прописки и замуж выскакивают, и по лимиту устраиваются - дворничихами, почтальонами.

Наивное, возможно, детское - в Москву, в Москву! - сливается с жестоким, прагматичным - любой ценой! Увы, инфантилизм в смеси с прагматизмом - жутковатый коктейль, и следствия опьянения им нами еще до конца не поняты.

Однако - и вновь увы! - именно такой инфантилизм, на мой взгляд, активно, как грибок какой, поражает наш нынешний молодняк. Детскость и расчет, жизненное неумение и умственная опытность, леность к положительным поступкам и оголтелость желаний, неумение работать, с трудом достигаемый профессионализм и немедленное требование высших благ.

Фигурально моделируя инфанта наших дней, я бы изобразил его так: в почве, на которой стоит он в крепеньких башмаках, между подошвами его проходит трещина, и трещина эта тем шире, чем больше разница между его возможностями и желаниями.

Если не постигнет он, если не помогут ему близкие или даже вовсе чужие люди понять, что энергия жизни таится в единстве столь важных категорий - возможностей и желаний, трещина обратится пропастью и он рухнет в нее.

Рухнет!

Ибо правая нога должна точно знать, чего жаждет левая.

Но как возникает незрелость?

Грамотен ли сам вопрос? Уверен - да.

К сожалению, незрелость, как и зрелость, образуется определенным образом. Незрелость, на мой взгляд, не отсутствие положительных достоинств, а присутствие отрицательных, тоже, как и зрелость, воспитуемых, создаваемых, порой трудом не менее тяжким и потным, чем тот труд, каким создается зрелость.

Только одна оговорка. Труд этот, эта работа, как правило, обманчиво искренни, ибо они желают добра ребенку. А потому, как всякий искренний труд, - незаметны.

К примеру, во многих семьях сегодня резко возросла, если можно так выразиться, человеческая прослойка между жизнью и ребенком. У дитяти есть не только родители, но еще и бабушки, дедушки, прабабушки и прадедушки, дядья и тетки, и все - что любопытно - желают ребенку добра, пекутся о нем, заботятся с энергией - а порой и яростью, - достойной лучшего применения. Ребенок как бы укутан в толстый слой ваты, пробиться сквозь которую к реальной жизни бывает не так-то просто. По крайней мере для этого надобно прилагать усилия. Ближайшие родственники становятся для сегодняшнего дитяти городского происхождения - особо подчеркиваю именно это обстоятельство - своеобразными амортизаторами, смягчающими ушибы. Удается это, конечно, не всегда, не при любых обстоятельствах, но в массе - удается, а потому явление это настала пора и назвать, и типизировать, и подвергнуть пристальному анализу.