Собрание сочинений. Том 3

Хуже? Вышла бы замуж, глядишь, нарожала своих детей, испытала бы полноценное материнство, а любовь — в конце концов, разве могу я теперь сказать, что люблю Андрея? Было, но исчезло, растворилось, забылось временем, беспощадным его лётом.

Что же осталось? Долг?

А чем, собственно, так уж постыдно исполнение простых человеческих обязанностей? Плюнула на себя, о себе не подумала?

Но разве мыслимо все рассчитать? Да и нужно ли?

Так вышло вначале, а потом опоздала, пропустила свое, и время такое: после войны женщин много, кому нужна с двумя-то?

Но хватит о себе, хватит. Игорек смотрит на меня вопрошающе, точно не может в чем-то разобраться, я беру его за руку, прошу:

— Только, чур, внучек, никто не должен знать.

— Клянусь! — отвечает Игорь, как когда-то, давным-давно, сказал Андрей.

Он смотрит на меня внимательно, и мне по-прежнему кажется: Игорь о чем-то мучительно думает.

Но он молчит.

Перед сном я долго хожу, переставляю на кухне посуду, успокаиваюсь потихоньку, потом подхожу к Игорю поцеловать его.

Он лежит на раскладушке, укрытый одеялом только до пояса, и я любуюсь его молодым телом — сильными руками, грудью, обтянутой майкой, — она поднимается при вдохе мощно и как-то покойно. Мой юный бог — почти сложившийся человек, физически, во всяком случае, я глажу его по макушке, целую в висок.

И вдруг внук хватает меня за руку. Я вижу встревоженный взгляд, беспокойство, страх.

Страх маленького, беспомощного, одинокого человека.

Он держит меня за руку и говорит с силой:

— Не уезжай, ба!

И столько в этом тоски, отчаяния, что я присаживаюсь на край раскладушки, успокаиваю его, говорю какие-то необязательные слова.

Он замирает, улыбается мне, наконец закрывает глаза.

Я глажу, глажу его руку. Он дышит ровно и спокойно.

Спит.

Как я могла не уехать, ну как? Дома Алечка со студенткой из медицинского, я привязана к дочке навеки, она моя последняя бухта, я корабль на тяжелом якоре.

И вот настает последнее свидание.

Взрослые в двух машинах, я еду с Сашей и Эльгой на «Жигулях», Ирина с Борисом — в «Волге». Игорь летит перед нами на красном мотоцикле в красном шлеме и красном спортивном костюме — настоящий матадор, оседлавший железного быка.

Когда выезжаем на шоссе, ведущее в аэропорт, Игорь пристраивается рядом, едет колесо в колесо с отцом, машет мне рукой.

— Осторожно, Игорек, — кричу я ему в окно, но он не слушается. Когда приближается обгоняющая машина, он отъезжает вперед, потом пристраивается снова — выходит как-то лихо, неосторожно, я охаю, но Саша смеется, ему кажется — сын соревнуется с ним. Сын не понимает Игоря — мальчик что-то хочет сказать своей ездой: сопровождает кортеж? Хочет, но не может быть рядом?

В аэропорту нам остается мало времени: объявлена посадка. Прощаемся.

Сначала посторонние — Борис и Эльга, дай бог добра и силы, вам она потребуется, милые мои, будьте покойны. Я целуюсь с ними, усвоила столичные нравы, что поделаешь.

Дальше — Ирина. Она уже на сносях, давит меня животом, смеется, надеясь, что этот жест означает родственную фривольность, и мне не остается другого, как неискренне подхихикнуть.

У Ирины ощущение, что я уезжаю успокоенной, умиротворенной. Здравый смысл, кажется ей, убедил и меня, но я гляжу на нее и думаю про другую ее аксиому. Что ж, сейчас другое время, и вовсе не следует афишировать прямолинейные девизы юности — слишком вульгарно для новых времен. А ведь было когда-то: "Любой ценой!"

Любой ценой выходит и теперь, только вот лозунг устарел, требует обновления или камуфляжа, уж как выйдет!

— Не сердитесь, голубушка, Софья Сергеевна, — ласково шепчет мне на ухо Ирина, и в ее шепоте мне слышится снисходительная усмешка: так и быть, мол, старая кляча, видишь, я ублажаю тебя, твое старомодное ханжество, мораль, траченную молью. И даже готова склониться перед тобой — в конце концов ты кое-что сделала для меня, это вовсе не трудно, ведь через минуту ты уйдешь в самолет и мы расстанемся на долгие годы. Если б не Игорь — то навсегда.

— Ты выбрала не то слово, — шепчу ей в ответ довольно ехидно.

— Что делать? — парирует опытная фехтовальщица снова мне на ухо, чтобы никто не слышал. — Их так мало, этих слов.

— Слов много, — шепчу я ей, не желая сдаваться.

— О чем вы там так долго шепчетесь? — смеется Саша, и Ирина говорит громко, чтобы кто-нибудь, не дай бог, не пропустил ее слов.

— Я говорю, что если родится девочка, мы назовем ее Соней!

Удар сразу по двоим — по Саше и по мне.

Меня обнимает сын. Бедный Саша! Но почему, наконец, бедный? Он богатый, оказывается, не только воля, но и безволие может привести человека к успеху. Не все ведь знают, что этот успех — мнимый.

До свидания, сын! Ты не знаешь, как я хранила тебя от тяжкой памяти. Сохранила! Но для чего? Для того, чтобы ты оставил своего сына?

Я знала, в самолете, потом, когда мне придется не раз обдумать собственные поступки, знала — многое придется перечеркнуть. Вот беда заново ничего не напишешь.

Мой Игорек! Прижался ко мне, моя кровинка, мой самый родной человечек. Я боюсь, он повторит — "Не уезжай!" — боюсь, потому что не могу выполнить эту просьбу, но он молчит.

— Пока, ба!