Собрание сочинений. Том 3. Дружба

— Вон сшибли одного «хейнкеля»! Бухнулся в огонь, глядите, пламя в небо взвилось…

— Значит, обтерпелись ребята. Обойдемся и мы. Гляди веселее, Петра, чего топчешься, как мерин обкормленный?

— Где ты видел такого? — обиженно огрызнулся молоденький красноармеец.

— Зараз вижу перед собой: все ноги мне обтоптал.

— Ну, ежели ты на всех ногах стоишь, так ты и есть тот самый мерин.

Вокруг неожиданно послышался смех, несколько смягчивший общее напряжение.

«Гаситель» в это время маневрировал, то убегая от пикировщиков в сторону, то замедляя ход. Капитан Чистяков рассчитывал и скорость буксира, и движение баржи, чтобы не подставить ее под бомбу. Бронекатера Волжской военной флотилии, тоже работая на переправе, успевали обстреливать фашистские самолеты из зенитных орудий и пулеметов.

«Все-таки остерегаются немножко, подлецы, хоть на голову не садятся, — думал Чистяков, зорко поглядывая на небо. — Где теперь женушка моя? Жива ли Наташенька?»

Город горел, а самолеты врага все шли в дымной вышине. Бомбы падали в пылавшие развалины, и грандиозные фонтаны золотых искр взлетали среди огня и дыма. Зыбкие в клубах дыма языки пламени напомнили Чистякову события пятого года на Черноморском флоте… Зарева, колыхавшиеся над берегами Крыма, горечь поражения, пленный «Потемкин», которого, словно преступника, провели под конвоем на виду у эскадры…

«Ну, тогда не сумели сразу взяться за оружие… А сейчас? Как же мы сейчас-то допустили врага до Волги? Над сердцем страны нож занесен».

Второй рейс делает «Гаситель», вывозя раненых и обожженных людей с правого берега, доставляя пополнение с левого, а отбоя воздушной тревоги все нет и нет…

— Малый ход! — командует Чистяков, склоняясь к рупору телеграфа.

Впереди бревно из разбитых плотов, намокшее, тяжелое; если попадет в винт — наделает бед! Несет по течению обгорелую баржу, перевернутые лодки, обломки катеров…

Вверху сквозь плывущий дым глаз капитана различает черные силуэты «юнкерсов». Они летят поперек курса, которым идет пароход.

— Застопорить! Ход назад! — командует Чистяков.

Он стоит на своем посту, открытый для любого удара, как и солдаты там, на барже; кроме смекалки и бесстрашия, он ничем не вооружен. Баржа, пройдя вперед по инерции, натягивает канат, точно норовистая лошадь, затем медленно разворачивается, следуя за буксиром, а бомбы уже свистят, выбрасывая из глубин фонтаны клокочущей воды. Расчет оказался верен, и капитан вздыхает облегченно:

— Еще раз миновало!

Но снова гул мотора, с другой стороны. На барже до восьмисот солдат… На подступах к городу идут бои. Пополнение нужно.

— Право на борт руля!

«Юнкерсы», несмотря на обстрел зениток с бронекатеров, снижаются, слышны выхлопы газа. Пошли в пике.

И пароходы и баржи, словно на троицу, убраны зелеными кустами, медные части корабля закрашены в серый цвет, борта испещрены разными красками. Маскировка… Конечно, когда суда укрываются в затоне, их не сразу отличишь от берега, а здесь, на широчайшем водном разливе, каждое судно — точно орех на столе. И каждую минуту его могут расколоть, как орех.

— Право на борт! Полный! Врете, не попадете! — Уже заметили волгари, что при любой маскировке больше страдают от бомбежек неподвижные суда на стоянках.

Все ближе высокий правый берег, над которым бушует бешено ревущий огненный ураган, и у самой воды под кручей горят склады, сходни, пристани, баржи, застрявшие у причалов. Но у командира «Гасителя» сейчас задание — работать на переправе. Тлеют груды домашнего скарба, брошенного беженцами, обгорает одежда на убитых. А живые суетятся: куда-то бегут, скрываются в дыму, другие что-то тащат им навстречу. Только не вещи… Вещи потеряли цену: вон их сколько валяется. Защитники города выносят из огня детей и раненых. Вместе с солдатами, как лихие пожарники, действуют школьницы вроде Наташи. А мальчишки? Мальчишки рвутся к пулеметам. «Что за народ? Так и лезут в самое пекло!»

Тугой ком спирает дыхание, но капитан откашливается, сердито кричит:

— Чалку! Чалку отдай! Эх, разиня!

Столб упустили, дальше причалить некуда. Пароход выбрасывает якорь, останавливая баржу на мелком месте, носом против течения.

Солдаты и командиры, оберегая оружие, торопливо соскакивают в воду, кто по колено, кто по пояс, прыгают с буксира, прыгают с баржи. Вот она, сталинградская земля, сухая, твердая, словно камень, изрытая щелями и воронками.

В толпе прибывших солдат дальнозоркие глаза Трофима Петровича обнаружили Варвару.

— Здесь! Откуда она вывернулась? — И опять закричал сердитым, осипшим тенорком, торопя с погрузкой: — Ну давай, давай!

Фугаски ложатся по всему берегу. Зажигалки так и сыплются, а из щелей, из нор в крутом береговом обрыве, сверху, из города, женщины и бойцы местной противовоздушной обороны уже несут и ведут к барже раненых. Масса обожженных и обгорелых людей. Сплошной стон стоит. Эвакуированные напирают, умоляют взять хотя бы детей.

Прямо в воду сброшены с бортов сходни; с плеском вышагивая по ним, санитары и добровольцы-жители переносят пострадавших на баржу.