Собрание сочинений. Том 3. Дружба

Наташа взяла у нее баян, на ходу расстегивая ремешки и прилаживаясь, прошла по комнате, села чуть в сторонке, словно отделялась от общего круга для того, чтобы самой послушать, почувствовав себя прежней доброй и веселой девочкой.

Глаза ее сощурились, и, глядя куда-то в пространство, она развернула мехи гармони. Такие певучие, звонко-раздольные звуки ворвались в комнату, что слушатели сразу точно застыли на своих местах.

Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали… —

как будто выговаривала, пела гармонь. Она рассказывала о жизни и смерти, звала, будоражила душу хорошей чистой печалью. Хижняк, как раз вошедший в комнату с самоваром, замер на минутку у порога, не дыша, отворачиваясь от бьющего ему в лицо пара, Иван Иванович, прикрывшись рукой, прослезился незаметно, и Чистякову тоже вроде соринка попала в глаз. С большим чувством играла его Наташа.

— Хватит! — вдруг вскрикнул Нечаев, так яростно ударив кулаком по столу, что подскочила, задребезжала посуда. — У меня как будто нож в сердце!

Лина кинулась к нему. Она уже знала, что эту песню Семен запомнил на всю жизнь на теплоходе «Сванетия», который разбомбили фашисты в открытом море. Ее пели тонущие люди: раненые севастопольские моряки, женщины…

— Сеня! Сенечка! — лепетала перепуганная Лина, хватаясь за него.

— Видишь, мама, сейчас не каждый может слушать музыку… — сказала Наташа, побледнев.

— И у меня теперь что-то разрывается в груди, когда я играю, — говорила Наташа Ивану Ивановичу, выходя с ним в черноту теплой ночи.

Кругом полное затемнение. Лают собаки. Странно даже, как много их оказалось в городе! И дыхание полынных степей ощущается в примолкших улицах так, как будто потревоженные степи придвинулись к самому центру: сильно пахнет растоптанная, умирающая трава. Чуть погодя темнота стала менее плотной, ясные звезды проглянули сквозь просветы уличной аллеи, и сразу стали видны дома, странно высокие, настороженные, с распахнутыми настежь окнами. То, что в сравнительно ранний час вечера не видно было в окнах ни людей, ни проблесков огня, то, что дома стояли так высоко и открыто для воздушного нападения, придавало городу покинутый, нежилой, печально-трогательный вид.

— Какая она, Варя Громова? — спросила Наташа.

— Очень хорошая девушка. Представление о Варе связано у меня с большим куском жизни, с работой и личными моими переживаниями.

— Вы так обрадовались, услышав о ней…

Возле каждого дома дежурили постовые, на крышах переговаривались бойцы местной противовоздушной обороны. Сталинград не спал. Повсюду слышался шум шагов и шорох катившихся по асфальту машин: уличное движение не прекращалось и в темноте.

— Идите за мной! — предложила Наташа, когда они вышли к берегу. — Тут везде вырыты щели. Это скверик перед Дворцом пионеров. Если бы у вас было время посмотреть на наш пионерский дворец, вы бы ахнули, — с неожиданно прорвавшимся детским восторгом сказала она. — Просто сказочный дворец. Войдешь — и обомлеешь. В первый раз особенно. Какие люстры, какие залы, а окна прямо на Волгу! Голубое… — Наташа не договорила, споткнулась и сразу умолкла.

Вокруг шелестел молодой сад, а вверху глубокое ясное небо, прозрачно-синее, с мерцавшими огнями звезд. Иван Иванович осмотрелся и вспомнил позапрошлое лето на Каменушке, запахи вянущих осенних трав и цветов в палисадниках и вот такое же синее, но высокое горное небо, переливающееся светом звезд… Хирург вздохнул, но другие мысли, другие опасения волновали его нынче. Он слышал во тьме смутный гомон голосов, стоны, постукивание моторов, поскрипывание весел в уключинах. Чем ближе к реке, тем ярче вспыхивали на ней дрожащие отражения звезд, сильнее веяло прохладой, слышнее плескались волны, поднятые движением судов.

Отлогий под кручей берега спуск к воде забит людьми. Масса эвакуированных с узлами и чемоданами. Сонные детишки путаются под ногами; тут же раненые на носилках. Неожиданно выдвигаются большие морды коров, обдающих прохожего теплым дыханием и запахом парного молока; тесно сбившееся стадо ждет очереди на паром…

18

— Вот здесь центральная переправа. — Наташа оглянулась и показала на черный силуэт памятника, поставленного над береговым обрывом. — Это уроженец Сталинграда, Герой Советского Союза летчик Хользунов, сражался в Испании, а вон там, под берегом, ресторан «Метро». Теперь в нем убежище для раненых, которых мы отправляем за Волгу. Подождите меня здесь, я найду коменданта переправы и спрошу его, не знает ли он Варю Громову…

Дружинница шагнула в сторону и точно растаяла в темноте.

«Чудесная девочка! Видно, всю душу отдает делу. И того же требует от других с прямотой юности, не способной на компромиссы. Каково бы нам было на фронте без этого самоотверженного женского служения?! А Варенька? — Иван Иванович вдруг забеспокоился. — В работе она сделает все. Тут они с Наташей пара! Но как она примет мое желание увидеть ее? Я сам-то как? Вот завтра двинемся с Денисом Антоновичем на боевые рубежи, а проститься не с кем, — не оттого ли я так обрадовался, услыхав о ней?»