Собрание сочинений. Том 3

«В лице «Veilchen» мы можем приветствовать прогресс, развитие в саксонской художественной литературе; как ни молод этот орган, он всеми силами стремится старую саксонскую политическую половинчатость примирить с социальной теорией современности».

«Старая саксонская половинчатость» ещё не достаточно половинчата для этих архисаксонцев, — они должны наполовину разбавить её «примирением». Чрезвычайно «невинно»! Мы узрели только одну единственную из этих фиалок. Но

Сосредоточенна, скромна, —

То кроткая была фиалка

^[176]

.

Друг Волопас в этом номере — первом в 1847 г. — кладёт к ногам «невинных современных» дам, в знак поклонения, несколько прилизанных стишков. Между прочим в них говорится:

О ненависть к тиранам! Как твои шипы

Всё украшают — даже женщин нежные сердца —

сравнение, смелость которого пока что «украсила», пожалуй, «нежное сердце» нашего Волопаса «шипами» угрызений совести.

«Горят не только от любовных шуток» —

так неужели Волопас, который, правда, «мог бы рассказать целые истории», но не «хочет» этого сделать, потому что он их уже рассказал, который ни о каких других «шипах» не говорит, кроме как о шипах «ненависти к тиранам», — неужели этот добропорядочный и образованный человек действительно в состоянии заставить «гореть» «чудные ланиты» женщин и девушек от двусмысленных «любовных шуток»?

Горят не только от любовных шуток,

Вольнолюбивым пламенем горят,

Святым и светлым, чудные ланиты,

Как розы свежие, ласкающие взгляд.

«Вольнолюбивое пламя» легко, конечно, отличить по его более целомудренной, приличной, «светлой» окраске от темно-красного пламени «любовных шуток»; это особенно легко для такого человека, как Волопас, который умеет отличать «шипы ненависти к тиранам» от всех других «шипов».

«Veilchen» тотчас же даёт нам возможность познакомиться с одной из тех красавиц, «нежное сердце» которой «украшено шипами ненависти к тиранам» и «чудные ланиты» которой «вольнолюбивым пламенем горят». А именно: Андромеда «истинно социалистического» звёздного неба (фрейлейн Луиза Отто) — эта прикованная к скале противоестественных обстоятельств современная женщина, вокруг которой бушуют стародавние предрассудки, — даёт «невинную современную критику» поэтических произведений Альфреда Мейснера. Это — поистине своеобразное, но очаровательное зрелище: здесь борются друг с другом нежная стыдливость немецкой девы и бьющее через край восхищение, — восхищение «королём поэтов», который заставил содрогнуться глубочайшие струны женского сердца и извлёк из них звуки восторга, граничащие с более глубокими и нежными ощущениями, звуки, которые своей невинной откровенностью являются лучшей наградой для певца. Послушаем во всей их наивной непосредственности лестные признания девственной души, для которой многое ещё неясно в этом мире, полном зла. Послушаем, памятуя при этом, что для чистых душ всё чисто.

Да, «глубокую задушевность, которой дышат стихи Мейснера, можно только почувствовать, но нельзя разъяснить её тому, кто неспособен это чувствовать. Эти песни — золотой отблеск того горячего пламени, который поэт возжёг на алтаре свободы, принеся в жертву святыню своего сердца. Это отблеск, сияние которого заставляет нас вспомнить слова Шиллера: потомки пройдут мимо того писателя, который не был больше, чем его творения. Здесь же мы чувствуем, что этот поэт сам ещё больше, чем его прекрасные песни» (конечно, фрейлейн Андромеда, конечно), «что в нём есть нечто невыразимое, нечто «стоящее выше всякой видимости», как говорит Гамлет». (О ты, полный предчувствия ангел!^[177]) «Это нечто есть то, чего нет у многих новых певцов свободы, — оно совершенно отсутствует, например, у Гофмана фон Фаллерслебена и Пруца» (неужели это действительно так?), «отчасти и у Гервега и Фрейлиграта; может быть, это нечто и есть гений».

Может быть, это «шип» Волопаса, прекрасная фрейлейн!

«Конечно, — говорится в той же статье, — критика имеет свои обязанности, но она мне кажется очень деревянной по отношению к такому поэту».

Как девственно! Конечно, молодая, чистая девичья душа должна «казаться» себе «очень деревянной» по сравнению с поэтом, у которого есть такое чудесное «нечто».

«Мы читаем дальше и дальше, до последнего стиха, который должен был бы у всех нас остаться навсегда в памяти:

И, наконец, приходит всё же…

Тот день…

Рука в руке, сидят, смеясь, народы,

Подобно детям, средь чертогов неба,

И за фиалом вновь фиал подъемлют,

Фиал любви на трапезе любви

Народной…»

Затем фрейлейн Андромеда погружается в многозначительное молчание — «рука в руке, подобно детям». Не станем её тревожить.