Собрание сочинений (Том 3)

Да уж куда хуже, мужчина с портфельчиком в больнице помер, портфельчик этот и парусиновые неновые штаны до сих пор ему видятся, - а милиция признала, что шофер был выпивши, - провели обследование и бутылку под сиденьем нашли.

Про суд Николай вспомнить ничего толком не мог, понял только, что помогли ему те двое прохожих, да еще хорошо помнил Кланьку: она, сидя в зале, ревела как корова и казала ему кулак.

Но и это мог утишить Николай Симонов, мог спрятать, забыть, - то же, что случилось дальше, забывать было бы позором.

В заключении работал как дьявол, пять лет ему скостили до трех, а то, что Кланька наделала, скостить никто не мог.

Сперва он писал ей краткие, кургузые, нескладные письма, и она отвечала - костерила его, корила, что подвел, оставил одну, - но отвечала. Потом письма ее стали приходить реже, а затем, как раз к Новому году, в подарочек - ничего себе, - пришло враз два конверта: одно от нее, обыкновенное, как всегда, второе от каких-то добрых людей, неподписанное, и в этом втором сообщалось сердечно, что Кланька - потаскуха, связалась с мастером такого-то завода, моложе даже ее, а у него жена и дети.

Николай поверил письму этому, поверил сразу, без сомнений и скидок на то, что оно неподписанное, и затрясся плечами - первый раз заплакал во взрослом возрасте.

Мужики, жившие с ним, - а разный, надо сказать, был народец, умолкли, подставили стакан денатурата, добытый каким-то хитрым образом, но пить Николай не стал, потому как понимал - такое не запьешь, не успокоишь.

Кланька продолжала писать, он складывал ее письма в мешок, но она настигала своими письмами, видно поняв, что он все знает, настигала через милицию, что ли? - и здесь, в тайге, в партии, куда он устроился, уйдя от тех парней из общежития.

Тут, в группе, никто не досаждал ему с разговорами, никто не боялся его, бывшего заключенного, ребята видели в нем другое - выносливость, старание, безотказность, и он среди них отошел, отогрелся.

Лежа у костра, успокоив работой и плотной едой утреннюю тяжесть, Николай думал о том, что теперь уже не боится людей, не боится, как посмотрят они на него, что спросят. В конце концов, Кланька еще не пуп земли, не последняя инстанция, есть вон и Нюрка-буфетчица, здешняя баба, вдова.

И только мысль о Шурике, белобрысом Александре Николаевиче, саднила душу.

Взглядывая в костер, в кровавое его пламя, Симонов думал, что все не просто, что Нюрка - это так, заблуждение, и что Шурик - вот в ком его самый главный смысл жизни.

- Какова обычная система связи с группами, которые находятся в поле?

- Дважды в сутки, как правило, рано утром и вечером. Днем группы работают.

- А в случае ЧП?

- Есть аварийная радиоволна, которую наша радиостанция прослушивает постоянно, в конце каждого часа.

- Я проверял. И простые и аварийные радиограммы центральная радиостанция принимала четко, исправно. Исправно, то есть вовремя, они передавались и по инстанции. Но я хотел бы поговорить о системе рассмотрения радиограмм.

- Пожалуйста.

- Начальник радиостанции, начальники партий показывают, что очень часто радиограммы групп, адресованные вам как руководителю отряда, валялись на вашем столе неделями. Что пренебрежение к документам связи для вас норма, обычное дело.

- Но в этом случае все было не так.

- Разберемся, как было в этом случае...

24 мая. 22 часа 15 минут

СЕМЕН ПЕТРУЩЕНКО

- Вечерний сеанс, - напомнил он Славке Гусеву, надев наушники и подкручивая настройку.

Слава встрепенулся, обтер ладонью щетинистый, колкий подбородок, велел привычно:

- Передавай!

Семка перекинулся с радистом отряда обычными приветствиями, поглядел на Гусева.

- Давай! - велел тот. - Работы идут нормально. Закончим объект двадцать пятого вечером - двадцать шестого утром. Последующую связь уточним. Сообщите Цветковой, надоело просить у нее лодку. Ветер теплый, идет резкая потайка, - и рубанул твердой, как лопата, ладонью, - Гусев.

Семка передал радиограмму, попрощался с отрядом, снял наушники.

- А ветер-то правда теплый! - сказал он удивленно. - Я и не заметил.

- Во дает! - засмеялся Гусев. - По брюхо искупался, а что весна, так и не заметил.

- И правда, братцы, - виновато ответил Семка. - Совсем мы тут зазимовались. Дома-то май, все, поди-ка, цветет. Управление наше на пляж после работы ездит.

- Греби шире! - откликнулся дядя Коля Симонов. - Не-е, ныне весна запоздалая.

- Да она в здешних местах всегда такая, - засмеялся Слава. Наверху-то река уже давно ото льда освободилась, а тут и не думала.

- А я люблю половодье, мужики, - оторвался от бумаги Валька Орелик. Едешь на лодке, гребешь потихоньку, глядишь, а лес в речку зашел. Ольха цветет, в воде отражается. И вода черная, вроде неподвижная. Заглянешь в нее - трава, как длинные волосы, шевелится.

- Хе-хе, - оживился дядя Коля Симонов. - Ты у нас, Валька, прямо этот, как его, рилик.

- Кто, кто? - захохотал Семка. - Рилик! Ну, даешь, дядя Коля!