Собрание сочинений, том 26, ч.2

Ни один здравомыслящий экономист послерикардовского периода не отрицает чрезмерного изобилия капитала. Напротив, изобилием капитала все они и объясняют кризисы (поскольку не выводят их из явлений кредита). Таким образом, все они признают перепроизводство в одной форме, но отрицают его в другой. Остается, следовательно, лишь вопрос о том, как относятся друг к другу обе формы перепроизводства, как относится форма, в которой оно отрицается, к форме, в которой оно утверждается?

Сам Рикардо ничего не знал о кризисах в собственном смысле слова, о всеобщих, проистекающих из самого процесса производства кризисах мирового рынка. Кризисы 1800–1815 гг. Рикардо мог объяснять вздорожанием хлеба из-за неурожаев, обесценением бумажных денег, обесценением колониальных товаров и т. д., так как вследствие континентальной блокады рынок был насильственно сужен по политическим, а не по экономическим причинам. Кризисы после 1815 г. он также мог объяснять себе отчасти неурожайным годом, вызвавшим недостаток хлеба, отчасти падением хлебных цен, так как перестали действовать те причины, которые, согласно его собственной теории, должны были привести к вздутию хлебных цен во время войны и отрезанности Англии от континента, отчасти переходом от войны к миру и возникшими в связи с этим «внезапными переменами в ходе торговли» (см. в его «Principles» главу 19-ю: «О внезапных переменах в ходе торговли» йшие исторические явления, в особенности почти правильная периодичность кризисов мирового рынка, уже не позволяли послерикардовским экономистам отрицать факты или истолковывать их как случайные явления. Вместо этого они, — не говоря уже о тех, кто объясняет все кредитом, чтобы вслед за этим объявить, что и сами они вынуждены будут предположить избыток капитала, — выдумали великолепную разницу между чрезмерным изобилием капитала и перепроизводством.

Против перепроизводства они выдвигают сохраняемые ими фразы и доводы Рикардо и Смита, тогда как из чрезмерного изобилия капитала они пытаются вывести необъяснимые для них в противном случае явления. Так, например, Уилсон объясняет одни кризисы чрезмерным изобилием основного капитала, а другие — чрезмерным изобилием оборотного капитала. Само чрезмерное изобилие капитала признаётся лучшими экономистами (как, например, Фуллартоном) и стало уже настолько общепринятым предрассудком, что эта фраза фигурирует как нечто само собой разумеющееся даже в компендиуме ученого господина Рошера[128].

Итак, спрашивается, что такое чрезмерное изобилие капитала и чем оно отличается от перепроизводства?

(Впрочем, справедливость требует заметить, что другие экономисты, как, например, Юр, Корбет и т. д., объявляют перепроизводство нормальным состоянием крупной промышленности, поскольку речь идет о внутреннем рынке. Получается, стало быть, что это перепроизводство ведет к кризисам только при известных условиях, когда сокращается также и внешний рынок.)

Согласно тем же самым экономистам, капитал — это деньги или товары. Перепроизводство капитала есть, следовательно, перепроизводство денег или товаров. И тем не менее оба эти явления не имеют будто бы ничего общего между собой. У этих экономистов не может быть речи даже о перепроизводстве денег, ибо деньги рассматриваются ими как товар, так что все явление сводится к перепроизводству товаров, которое они под одним названием признают, а под другим отрицают. Если в дальнейшем говорится, что имеется перепроизводство основного капитала или оборотного капитала, то в основе этого утверждения лежит то, что товары рассматриваются здесь уже не в этом простом определении, а в том их определении, в котором они выступают как капитал. Но этим, с другой стороны, в свою очередь признаётся, что при капиталистическом [708] производстве и его явлениях, — например, при перепроизводстве, — дело идет не только о том простом отношении, в котором продукт выступает как товар, приобретает определение товара, а о тех общественных определениях его, в силу которых он есть нечто большее, чем товар, и отличается от простого товара.