Собрание сочинений. Том 2. Мифы

(Таня – услужливая ящерка, младшая жена предлагает мне чаю. Беру чашку, но там на донышке четкая картинка: мужчина-новорожденный лезет обратно в женщину, которая кричит от боли. Не хочу такого чаю.)

– Прежде чем ты станешь этим звонким фарфором, – продолжает Таня. – Узнай, что мы два начала – одно существо.

Между тем Тамара продолжает загадочно молчать.

– Только я – доброе начало.

– А я злое и голодное, – вдруг произносит Тамара мужским голосом. – Хочу тебя. Какая шелковистая у тебя гривка на спине! И вдруг завизжала: – Я ее вырву по волоску!

Уже не Тамара, рычит львиная пасть – и распахивается сладкими тягучими натеками все шире, шире. Шоколадный батон, начиненный помадкой с орехами, раскрылся, издавая свирепый рев, и хочет меня разжевать – и это совсем не реклама приторно сладкого «LION». Черный провал – я падаю, лечу, попадаю между жерновами. Зубчатые колеса механического пианино раздирают мою плоть: живот и спину – ужасно больно! Но мне уже все равно. Я не могу сопротивляться. Я вымазан шоколадом и липну.

– Положите его на живот, – командует кто-то. – Давите на диафрагму! Давите!

…Сижу на асфальте у витрины элегантного магазина. Смотрю снизу: кошельки, портфели, женские туфли из змеиной кожи, такое же с полосками платье. Моя толстая слоновья пятка вывернута наружу гнилым развороченным мясом. На лбу у меня – желвак, опухоль. На шее – вздуваются жилы. Руки сведены, изуродованы проказой. Одна радость. На плечи мне накинут пестрый пиджак с колокольчиками. (Сшил русский писатель Лимонов.) Колокольчики звенят. Тону в мелодичном перезвоне.

…Вынырнул посередине реки и – смуглый, блестя на солнце, протягиваю туристам в белом катере мокрую деревянную фигурку Будды. Жесткая, поросшая черным, рука протягивается сверху и бьет меня по голове.

…Ниагарский водопад извергается из меня мощно – и растекается внизу по равнине, где виднеются далекие пальмовые рощи и стада антилоп и жирафов.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Действие переносит меня в голову Спящего. Там в полной темноте светятся цветные огоньки. Похоже на китайский ночной базар.

Подхожу ближе, одновременно чувствую себя лежащем на койке, в нос мне вставлена резиновая трубка. Неприятно. Из нее течет прямо в ноздрю. Вижу, поперек улицы протянут красный плакат с черными иероглифами.

– Что здесь написано? – спрашиваю у плотного торговца в белом колпачке. Кухня на колесах пахнет всеми пряностями, какие есть на свете.

– Can you translate this for me?

– Здесь написано ПОЖИРАЙ РАЙ! – отвечает он неожиданно по-русски.

И я обращаю внимание. что вокруг рядами, перемежаясь с цветными фонариками, висит соблазнительная снедь.

Красновато-золотистые утки по-пекински сладострастно вытянули шеи, подвешенные рядком. Смуглый кордебалет.

Полупрозрачные утки, прессованные, как блин.

Бледные поросячьи рыла взирают на меня, сквозь растопыренные уши просвечивают огоньки свечей. Закрытые глаза, сомнительная улыбка.

– Этот не доживет до утра, – вздыхает какая-то бабьим голосом, с одной стороны жалея, с другой – будто бы рада, что так получится, как она сказала.

– На уколах только и держится, – подхватывает другая. – Нет, не жилец.

Меня охватывает дикая злость и досада. Нет! Так быть не должно! Это абсурд! Как же без меня дальше все будет продолжаться? И все-таки понимаю: внутри меня какой-то я, которого я не очень знаю, но которому сочувствую изо всех сил, то ли обиделся, то ли просто ему надоело, собирает свои пожитки. Отвернулся, уходить собирается.

– Куда ты пойдешь? – спрашиваю.

– Кого-нибудь найду.

– Ты что, обиделся?

– Без меня обойдешься, – такой упрямый затылок.

– Да без тебя я долго не протяну, сам знаешь.

– Не надо было так.

– Что так?

– Путешественник! Отравили тебя. Да и меня накормили.

– Что же из‐за этого умирать? Какая-то нелепость!

– А она всегда нелепость.

– За что?

– Надо было по другой версии.

– Но я не хочу! Не хочу! Я найду себя! Не покидай меня. Пожалуйста!

– Приговор отменяется, – говорит полицейский в серой фуражке.

– Подожди умирать, – говорит стриженая Тамара. Это мне?

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В полутемном помещении и на узком тротуаре поставлены тесно раскрытые джутовые мешки со стручковым перцем, белым луком, чесноком, белой, как тыквенные семечки, хамсой, рыбешка покрупней, бобы, кукурузные зерна, ячмень, рис – рисинка к рисинке, – и все это сухое, солнечное, пряный легкий запах. Внутри за столиком солидный китаеза в очках щелкает, как в старину, на счетах и пишет.

Щелкает у меня в мозгу – и я понимаю, я – не хамса и не рис, а лежу в белой кровати в комнате, наполовину освещенной солнцем. В глубине медицинская сестра склонилась над кем-то со шприцем, может быть, надо мной, я не могу определить расстояние.

Созерцаю марлю, прикрепленную на дверях кнопками. Перевожу взгляд – голову повернуть не могу и вижу на потолке серое в крапинку пятно, похожее на яйцо кукушки. Сколько времени проходит, не знаю.

Надо мной высятся белые столпы медицины. Откуда и когда они появились, не заметил. Консилиум, вероятно.

Человек с хоботом держит мою руку и смотрит на часы на своем толстом запястье.