Собрание сочинений (Том 2)

Мороженое окончательно растаяло, я проглотил его, весь перемазавшись, и повернул обратно к дому. Опять вспомнил: "А вдруг она еще не дошла, задержалась?" И пошел тише, совсем медленно.

И в самом деле, мне некуда торопиться. Светло еще. И до восьми больше получаса.

* * *

Еще два дерева и две кучи срезанных веток под ними. Женщины в синих халатах передвигались к очередному дереву. Всё ближе к почте.

- А ему что? Как с гуся вода! - сказала одна, тащившая лестницу.

- Она тоже хороша! - сказала другая, с ножницами на палке и пилой под мышкой. - Ты вон небось не пошла на такое...

Они все обсуждали какие-то свои дела.

Еле заметно темнело. Не так, как зимой, сразу, а постепенно. Кто-то зашторивал окна в домах, кто-то захлопывал форточки. В двух подряд прошедших троллейбусах включили свет.

Владельцы собак вышли на прогулку, и я пожалел, что у нас нет собаки. Отец говорит: "Вот подрастешь, нам с мамой некогда". Им некогда, верно, но я бы и сейчас...

И неужели эти вот - с собаками - меньше заняты? Старички, и помоложе, и женщины. Правда, ни одного мальчишки и девчонки. Или у них детей нет? А только - собаки? Это как в Швеции, отец рассказывал:

- Вы думаете, там собак ради собак заводят? Ничего подобного! Мудрый швед знает, что ему надо гулять, ежедневно гулять четыре-пять часов... Полезно для здоровья! Собака - хороший повод. Вот и высыпают в Стокгольме на улицы такие собачники. У одних - по шавке, по псу, у других - целое разнокалиберное собачье сборище. Два, три, четыре пса. Тянут хозяина, хозяйку тянут, а они и довольны. До собак им как до лампочки, а сами довольны - прогуливаются, кислородом дышат!

Я опять посмотрел вперед. Нет, Гали не видно. Что это я? Хватит, хватит думать о ней. Да и что может быть...

Навстречу мне шел мужчина с овчаркой. Мужчина - сам по себе, овчарка, умная, красивая, лоснилась черно-серой шерстью и мудро смотрела на хозяина.

- Гуляй, гуляй, Диана, - произнес хозяин, когда мы почти поравнялись. - У меня, понимаешь ли, идея одна возникла... По работе, подружка, по ЦКБ нашему... Понимаешь? Ты гуляй, гуляй!

Он говорил с собакой, а думал, наверно, не о ней и не о себе, а совсем о другом. А говорил с ней, Дианой.

А Галя меня звала. И я не пошел. И ничего не сказал ей.

* * *

- Понимаешь, что это никакие не липы, а тополя! Самые настоящие душистые тополя. Уж такого не знать! Ну, Ширяев!

Ну и что - Ширяев! Ширяев, да. Метр шестьдесят один, между прочим, хотя в одном классе с тобой учимся. И хотела бы ты знать, меня сейчас, этого самого Ширяева, восьмиклассника, девушка одна звала. Взрослая. Семнадцать лет ей, а не то что тебе... И я просто так не пошел, некогда было. А липы-тополя...

- Между прочим, другие тоже не знают. Ничего страшного. Если захочешь...

Я не знал. Совершенно не знал. Стыдно, может быть. Десять лет живу на этой улице, а считал деревья липами.

- Липы совсем другие. Просто ничего похожего. Вот на улице Горького, например, Ширяев... Видел?

А что стыдно? Ну липы, ну тополя. Не все ли равно?

- Ты был на улице Горького?

Еще бы я не был на улице Горького! Сколько раз был, а как-то даже ездил специально. Галя туда поехала, а я за ней. Просто так. Сначала на метро до "Белорусской". Потом пешком, но так, чтобы она не видела, до Миусской площади. Там она исчезла. А я думал догнать ее и встретить как бы невзначай, но пока думал, она...

- Конечно, был! Ну и что?

- Ничего. Просто на улице Горького липы и на других улицах... А у нас тополя.

- Я знаю, - почему-то сказал я. - А ты что тут делаешь? Зачем?

Я видел, что она копается в кучах срезанных и спиленных веток и отламывает от них кончики.

- А тебе не жалко?

- Что? - спросил я зло. - Если хочешь знать, я собак люблю!

- При чем тут собаки! Я о тополях. Тебе не жалко, что их так режут и пилят?

- Так это нужно, - сказал я. - Они растут лучше, когда их подрезают. Говорят...

- Лучше бы ты волосы свои подстриг. Смотри, зарос совсем, - сказала она. - А мне их, к твоему сведению, жалко. Не волосы твои, Ширяев, а тополиные ветки! Знаю, что их надо подрезать, а жалко...

* * *

Теперь я думал о ней - о Лизе Куприковой. Сколько лет сидим на одной парте, и я даже не замечал ее никогда, а тут вдруг - заметил. На улице увидел и заметил. Эти ветки тополиные и это - "Ширяев". В школе она тоже говорит мне "Ширяев", но там не так, там - школа. И почему-то она, никакая в школе (не ябеда, как другие девчонки, не отличница, а так себе...), здесь вдруг оказалась какая-то. А какая? И вовсе крохотная, будто не в восьмом, а в шестом учится.

"Тебе не жалко, что их так режут и пилят?" Мне не жалко, тебе не жалко, ему не жалко...

И при чем тут мои волосы? Мои волосы, твои волосы, его волосы. Спряжение! А мы его в детстве проходили...

Почему я думал о ней? Свернув с улицы во двор, думал. Пока шел по двору, думал. И, только войдя в подъезд и ступив на лестницу, вспомнил о Гале. Ведь я сейчас пройду мимо ее квартиры, где она празднует свое семнадцатилетие, куда она меня звала...