Собрание сочинений (Том 2)

Явились на рынок. Время голодное. И пусто и людно. И людно и пусто. Народу хоть отбавляй. А вот с едой-то не очень густо.

Картошкой торгуют поштучно. Рюмками меряют пшено. Дороже золота фунт конины.

Виров и Нюта шли как раз по мясному ряду. Толстый мордастый мужик у прилавка. Лузгает семечки.

- Жеребчик, жеребчик, кому жеребчик! - выкрикивает он лениво.

Напротив замерла женщина. По виду работница. Солдатка ли, вдовая? Косынкой худобу на лице прикрывает. Рядом два малолетка - два тоненьких, в тростиночку, тельца. Держат за юбку мать, жадно глядят на конину.

Хотел пройти матрос. Да что-то его удержало.

Глянул на женщину, глянул на мальчиков. То ли вспомнил кого матрос. То ли просто душа у него такая. Только вдруг подошёл он к мордастому мужику, наклонился к прилавку. Выбрал Виров побольше кусок, повернулся и сунул вдруг женщине.

Та обомлела, не хочет брать.

- Бери же! - прикрикнул Виров. Повернулся опять к мужику, достал из кармана деньги, отдал что было.

Пересчитал торговец кредитки - мало.

- Разбой! - завопил мужик.

- Ах ты, шкура! - взревел матрос, схватил мужика за грудки.

- Караул! - ещё пуще кричит торговец.

Отпустил его Виров, расстегнул, скинул с себя бушлат.

- Заткнись, - бросил его мордастому.

Женщина стояла окаменев, на лице показались слёзы.

- Да что же я! Да право же, как? Да нет же. Заберите быстрей бушлат, - говорила она и протягивала конину Вирову.

- Но, но! - прикрикнул матрос, глянул на ребятишек и вдруг сказал тихо-тихо, словно горло ему сдавило: - Бери же, неумная. Может, им жизнь сохранит бушлат...

- Мразь, - помянул Виров торговца, когда они с Нютой оставили рынок.

Молча прошли два квартала. Свернули направо, вышли к Неве. "Вот и опять не купил гостинец, - сокрушённо подумал балтиец. - Что бы сделать такое для Нюты?" И вот тут-то Виров увидел автомобиль. Это был новенький "роллс-ройс" - машина с открытым верхом. Автомобиль стоял у какого-то здания. Шофёр, рябоватый парень с длинным горбатым носом, важно сидел на переднем сиденье.

"Вот бы Нюту промчать по городу, - мелькнула мысль у балтийца. Радость-то ей какая!"

- А ну, подожди, - обратился он к Нюте. Подошёл к парню, что-то тому сказал.

- Проходи, проходи, - отмахнулся парень.

- Уважь же, братишка, - просительно повторял Виров. - Да ей же такая штука, считай, как память на целую жизнь.

- Да что ты пристал! Не могу. Пойми, не могу.

- Ах, так... - не сдержался Виров. Он багровел, багровел. И вдруг вся злоба, не вылитая там, на мордастого, обрушилась здесь, на парня. Попомнишь морской кулак.

Виров ударил с левой, ударил с правой, нацелил в горбатый нос. Парень вскрикнул, схватился за щёки. В ладони, как в чашу, брызнула кровь.

О бесчинстве моряка с "Гавриила" на следующий день было передано в Кронштадт на Балфлот.

Стали выяснять, кто был в городе. Проверили - Виров. Впрочем, матрос и сам не отрицал мордобоя. Он лишь повторял:

- Эх, не того, не того побил. Оно бы мордастому врезать.

И снова Виров был в каюте у комиссара. Вернулся не скоро. А когда шёл, всем стало ясно, что дело худо.

В тот же день на эсминце был объявлен приказ о списании Вирова с "Гавриила". В приказе значилось: "За факт, позорящий звание советского моряка, за нарушение революционных порядков и дисциплины". Сам Лепёшкин приказ читал.

Вместе с матросом ушла с эсминца и Нюта.

А вечером комиссар обнаружил в своей каюте подаренные девочке башмачки.

Глава вторая

БАШМАЧКИ

ЕЗДОВОЙ

Одна из маленьких улиц Кронштадта - Флотская. Здесь находится прачечная и баня для моряков. Кто в среду сюда приходит, кто в пятницу, кто по субботам. Что ни корабль, то специальный отведён день. То-то шуму тогда на Флотской!

Сюда же возят бельё для стирки. Никогда ещё Нюта не видела столько простыней и рубах.

Нюта живёт при прачечной. В одноэтажном кривом бараке, с окнами в дальний двор. Виров списан сюда с эсминца. При бане и прачечной он ездовой: бельё развезти, дров привезти, напилить, наколоть - вот и вся у него работа.

Ездовых не один, а три. Дядя Дунай, дядя Архип и третий - Василий Виров. Оба дяди не моряки, а солдаты Кронштадтского гарнизона. Обоим по сорок лет. По негодности к строю оба приписаны к бане. Виров среди них что дуб в мелколесье. Ударит в кругляк - гудит топорище. Кобылу свою, если та заупрямится, как телёнка, сгребёт в охапку и между дышел в момент поставит.

Как на чудо, сбегаются прачки глядеть на Вирова.

Нюте и здесь неплохо. А в чём-то, пожалуй, и лучше. Кронштадт - не корабельная палуба, не сотня квадратных саженей. Кронштадт - город: площади, улицы. Можно сбегать на Якорную, можно сходить на Июльскую. Да и Флотская - чем не улица. Напоминает Нюте родной Миасс.

А вот Виров совсем загрустил. Нет ему жизни без моря. Кончает Виров работу, к морю быстрей спешит... Сядет у берега. Долго сидит один. Всё смотрит и смотрит на воду, на синюю даль и ширь.

- Водица... Родная... Соль и бурун.

Потом нагнётся, почерпнёт ладонью воду, брызнет себе в лицо. И чудится вдруг балтийцу, будто бы шторм опалил его. Дышит, дышит Виров морской прохладой, не может от моря уйти.