— Обронь вас боже, панове. Я и Казю просил и тебе говору, Каетанцю, — обратился он к студенту, — не руштесь вы. Хиба еще мало и польской и российской шляхетной крови пролялось. Седьте тихо, посядайте науки, да молите пана бога. Остружность, велика остружность потребна в такей поре. Народ злый стал. Цо я тутай слышал от Кази и что вы мне говорите, я разумею за дзецинады… за детинство, — пояснил Ярошиньский, очень затрудняясь набором русских слов. — Але як вы можете так зврацать увагу на иньших людзей! Який кольвек блазень, який кольвек лёкай, хлоп, а наигоржей хлоп тыле людзей може загубить, же сам и сотки од них не варт.
— О нет-с! Уж этого вы не говорите. Наш народ не таков, да ему не из-за чего нас выдавать. Наше начало тем и верно, тем несомненно верно, что мы стремимся к революции на совершенно ином принципе.
В комнату снова вошел Рациборский и, подойдя к Арапову, подал ему сложенную бумажку.
— Что это?
— Верно, ваше письмо.
— Какое?
— «Черт» принес, Тараса Никитича отыскивал.
— Вы сказали, что его нет?
— Да, сказал, что нет.
— А там кто у вас?
— Никого еще пока: это «черт» звонил.
— Со to za nazwisko ciekawe? Powiedz mnie, Kaziu, prosze ciebie, — произнес удивленный старик, обращаясь к племяннику. — Со to jest takiego: chyba juz doprawdy wy i z diablami tutaj poznajomiliscie? [37]— добавил он, смеючись.
— Да это вот они, мужики, одного «чертом» зовут, — отвечал по-русски Рациборский.
— То-то, а я, як провинцыял, думаю, что может тутейшая наука млодых юж и дьябла до услуг себе забрала, — проговорил, опять играя, старик.
Над занавескою снова раздался мелодический звон, и Рациборский опять ушел через свою спальню.
— Гости? — спросил старик Арапова.
— Верно, гости.
— Все такие, як и вы?
— Нет, там всякие бывают: мы их зовем «швахами».
— Ну, так я к ним; беседуйте себе, — я мое сделал, лучше волю не слышать, ежели не хотите меня послухать, — проговорил шутя старик и поднялся.
Проходя мимо Арапова, он потрепал его, на старческом праве, по плечу и тихо проронил со вздохом:
— Ох глова, глова горячая, не даром тебе згинуты.
Совершив свою манипуляцию и пророческое предсказание над головою Арапова, Ярошиньский ушел в ту же дверь, в которую перед тем вышел его племянник.
Над занавескою опять прозвонило, и вслед за тем голос Рациборского произнес в комнате:
— Идите кто-нибудь, много чужих.
Розанов с изумлением оглядел комнату: Рациборского здесь не было, а голос его раздавался у них над самым ухом.
Арапов и Барилочка расхохотались.
— Механика, батюшка, — произнес Арапов с видом авторитетного старейшинства, — камения глаголят.
В двери, которою до сих пор входили, показался Рациборский и сказал:
— Идите, господа, понемножку; идите вы, Тарас Никитич.
Барилочка встал и исчез за занавескою, над которой по временам раздавался тоненький звон серебряного колокольчика.
— Чего вы смеетесь, Арапов? — спросил Рациборский.
Арапов рассказал в смешном виде розановское удивление при звонках и таинственном зове и вышел из этой комнаты.
— Это простая вешь, я виноват, что не рассказал вам ранее, — любезно проговорил Рациборский. — Я живу один с человеком, часто усылаю его куда-нибудь, а сам сижу постоянно за работою в этой комнате, так должен был позаботиться о некоторых ее удобствах. Отсюда ничего не слышно; этот ковер и мебель удивительно скрадывают звуки, да я и сам заботился, чтобы мне ничто не мешало заниматься; поэтому звонок, который вы здесь слышите, просто соединен, на случай выхода слуги, с наружным колокольчиком. А голос… это просто… видите, — Рациборский подошел к открытому медному отдушнику и пояснил: — это не в печке, а в деревянной стене, печка вот где. Это я сделал, чтобы знать, кто приходит, потому что иногда нет покоя от посетителей. Когда тот конец открыт, здесь все слышно, что говорится в передней. Вы извините, пожалуйста, что я не предупредил вас, здесь нет никаких тайн, — проговорил Рациборский и, пригласив гостей идти в общие комнаты, вышел.
За Рациборским тотчас же ушел за занавеску под звонком Слободзиньский.
Розанов остался один с Райнером.
— Как вам живется, Райнер? — осведомился доктор.
— Благодарю. Какими вы здесь судьбами?
Розанов наскоро сообщил цель своего приезда в Москву и спросил:
— Зачем вы меня не узнали?
— Так, я не сообразил, как мне держаться с вами: вы вошли так неожиданно. Но мы можем сделать вид, что слегка знакомы. Секрет не годится: Пархоменко все сболтнет.
— Да и здесь, может быть, стены слышат, что мы говорим с вами, — прошептал ему на ухо Розанов.
— Идемте однако, — сказал Райнер.
— Пойдемте.
— Нет, вместе нельзя; идите вы вперед, вот в эту дверь: она ведет в буфет, и вас там встретит человек.
Розанов отодвинул занавеску, потом отворил дверь, за нею другую дверь и вышел из шкафа в чистенькую коморочку, где стояла опрятная постель слуги и буфетный шкаф.
Его встретил слуга и через дверь, сделанную в дощатой перегородке, отделявшей переднюю от буфета, проводил до залы.