Собрание сочинений (Том 1)

За что? За то, что я был свидетелем? Но ведь драку видели многие. У входа в столовку скопилась настоящая толпа. Только никто не решался подойти близко.

Я стоял ближе всех.

* * *

Едва драка кончилась, как все разошлись. Остался один я. И желтолицый, конечно. Он подошел к забору, возле которого стоял перед дракой, и опять прислонился. Лицо его было таким, будто он вовсе и не дрался. "Вот это воля, надо же!" - восхитился я.

Два непохожих чувства боролись во мне - восхищения и отвращения.

Желтолицый был примерно одного класса с Носом, но ниже ростом, один, и его отчаянная, ни на что не похожая храбрость не могла не поражать. Но ведь этот человек отнял хлеб у девчонки в столовой. У маленькой к тому же девчонки, такой, как его сестра.

Что же значило это? И что еще, кроме отвращения, могло вызывать, какие чувства?

Я приготовил ему кусок хлеба, раз он такой голодный, я хотел отдать ему ломоть, завернутый в газету, но события так закрутились... Я не знал, что делать.

Желтолицый все стоял у забора, прислонившись, прикрыв глаза. Казалось, он ничего не видит. И даже не дышит.

И тут он упал. Не сразу, не как подкошенный, а вдруг закатил глаза и пополз вниз по забору.

Он неловко сел в снег, и голова его откинулась.

Ну, я перепугался!

Первое, что пришло мне в голову, - это коварство Носа. Наверное, подумал я, во время драки он всадил желтолицему шило в живот. Шпана военных лет обожала ходить с шилом, или с наточенным рашпилем, или с каким-нибудь железным прутом - не придерешься, не холодное оружие. Я подумал, что Нос ткнул желтолицего шилом, тот сперва терпел, а теперь вот свалился.

Я подбежал к мальчишке, потряс его за воротник - на большее не решился - и, бросив портфель, кинулся в столовую.

Народу в прихожей было поменьше, но все-таки много, и я закричал, перебивая шум, обращаясь к единственной, кого знал по имени, обращаясь без веры, что она поможет, очень уж черные и злые были у нее глаза, но я все равно кричал, потому что надо было как-то спасать желтолицего.

- Тетя Груша! - орал я благим матом, от страха не слыша самого себя. - Там парень упал! Шакал! Помира-а-ает!

- Такой желтолицый? - крикнула тетя Груша.

- Они там дрались, - заорал я в ответ, - и он потом упал.

Но тетя Груша несла какую-то чепуху.

- Чайку надо, - говорила она, выскакивая из своего скворечника. Сладкого чайку! - Потом кинулась в зал, к амбразуре, закричала: - Девочки, дайте чайку послаще! Да побыстрей!

- Опять? - спросила крашеная тетка.

- Опять! - ответила Груша.

Мелко семеня, она мчалась по столовке, и все перед ней расступались, точнее, перед железной кружкой, над который дымился парок и которую несла в вытянутой руке тетя Груша.

Я выскочил на улицу первым. Желтолицый сидел все в той же неудобной позе, откинувшись назад.

- На-ка, мальчик, подержи, - сказала тетя Груша, протягивая мне кружку с чаем. Сама она схватила снег и принялась растирать им виски желтолицего пацана.

- Ох ты господи! - повторяла тетя Груша. - Ох ты господи! Что же это деется-то, а?

Я увидел ее при дневном свете и поразился: как же может ошибаться человек! Она вовсе не походила на ту женщину, которая, будто кукушка, появлялась в своем окошке. Лицо ее было вовсе не злое, а усталое, может, тронутое какой-то болезнью, и синие круги под глазами опустились до середины щек. И сами глаза были совершенно другие. Не угольные, не пугающие, а как бы бархатные и печальные.

- Это что же, господи! - повторяла она, умело растирая виски желтолицему. - Что же голод-то с нами делает?

Желтолицый вздохнул, открыл глаза, увидел меня и произнес через силу:

- А! Это ты!

- Ну-ка попей чайку! - воскликнула тетя Груша. Она помогла желтолицему встать.

Он держался одной рукой за забор, другой взял кружку и начал прихлебывать горячий чай. Ноги его дрожали. Было видно, как трясутся коленки.

"Как же он победил? - поразился я. - Ведь только что он чуть не задушил Носа у меня на глазах, а теперь еле держится на ногах! Неужели так бывает?"

Он допил чай, сквозь желтизну на щеках проступили рваные красные пятна.

- Спасибо! - вздохнул он и сел прямо в снег.

- А теперь признавайся, - проговорила тетя Груша, - сколько дней не ел?

Он усмехнулся:

- Вот он меня вчера угостил.

- А сегодня, - спросила Груша, - тот хлеб?

- Его сеструхе.

- Ну, как следует? Сколько дней не ел как следует?

- Пять, - проговорил желтолицый.

* * *

- Что с тобой было? - спросил я Вадьку. Теперь я знал имя желтолицего. - У забора?

Он усмехнулся:

- "Что, что". Обморок! Да мне не привыкать. А, Марья?

Мы шли втроем - Вадька, его сеструха, которую он смешно и торжественно называл Марья, и я. Маша доедала кусок хлеба украденный, а Вадька - который принес я.

- Только зря все это, - сказал Вадька. - Жрать сильнее захотелось.

- Ага! - согласилась Марья. - Если не есть, на третий день легче становится.

- Тебя это не касается, - оборвал ее Вадька, - тебе надо есть, ты еще растешь.

- Можно подумать, ты вырос! - как взрослая, проворчала Марья.