Собрание сочинений. Том 1

Вечность слева и справа,

А прямо по носу моторки

Тоже вечность, домишко

С небрежно написанным рыжею краской

Вечным, как мир, словом:

"Restorant".

Если ветер продолжится

И у нас не хватит еды,

Мы сядем в ялик

И посетим эту вечность.

Самую реальную из всех.

Такие, как эти, стихи можно писать бесконечно,

Но бумага кончается - и это, увы, реальность,

Жестокая, если угодно.

Если бы я писал это в рифму - ушло бы дней пять,

А так - меньше часа,

Даже жаль, что так быстро,

А еще далеко до обеда...

* * *

И если какой-нибудь наш

Отсталый редактор

Не согласится считать

Это стихами -

Отдам их другому,

Более прогрессивному,

Как сделанный мною подстрочник

Для будущего перевода

С русского на турецкий,

Или наоборот.

Или еще с какого-то

На еще какой-то.

В общем - чтоб не пропало!

Не знаю, как с этим в Турции,

Но у нас один из поэтов

Уверял меня, что другой

Именно так и делает,

В связи с недостатком времени,

А также из гуманизма:

Во избежание простоев

У своих переводчиков...

1976

ПОЭМЫ

ПОБЕДИТЕЛЬ

Памяти Николая Островского

1

Над крышею липы шумят бесконечно,

Цветут и желтеют. За тонкой стеной

На узкой кровати, железной и вечной,

Лежит человек слепой и больной.

Он пристально смотрит на белое что-то,

Где ничего, кроме стенки, нет,

Туда, где по прежним зрячим расчетам

Должен висеть его старый портрет.

Портрет перевешен. В комнате душно,

Сквозь ставни просачивается жара,

В портрете отражены подушки,

Кровать, два никелевых шара

И, поднимаясь над их сияньем,

Петлицы, ремни и высокий шлем...

Какое грозное расстоянье

Между хозяином дома и тем,

Тем безусым, тем круглоглазым,

Тем, чья юношеская рука

Лежит на огромной и безотказной,

Донельзя сверкающей грани клинка.

Вечером, где-то на полустанке,

Между сраженьем и мертвым сном,

Бродячий фотограф за полбуханки

Заснял его с шашкой, на вороном.

И той же ночью, когда на привале,

Сложив трехлинейки в ближнем углу,

Скудный ужин бойцы жевали,

Разувшись, придвинув ноги к теплу,

В местечко ворвался израненный конник,

Лежа ничком на спине коня.

Следом влетели польские кони

И, рассыпаясь, пошли по камням.

Вцепившись в шершавые ручки "максима",

Он бил наугад от стены до стены.

Словно их ветром с коней сносило,

Шарахались к изгородям паны,

Кони бесились, взмывали круто,

С ходу повертывали назад.

Тогда комиссар, улучив минуту,

Поднял и бросил вперед отряд...

А он, чертыхаясь, бежал с пулеметом,

Отстав от своих на сотню шагов,

Когда на рысях из-за поворота

Лошади вынесли трех врагов.

Он покачнулся, остановился,

В глаза их шляхетские поглядел,

Железную тыкву системы Мильса

Бросил под ноги лошадей.

Кони стали в пыли и в мыле,

Шар завертелся, подпрыгнул, и

Трое панов в поднебесье взмыли,

Отдали богу души свои.

А он, завалясь в придорожную глину,

От небывалой боли дрожа,

Всем телом услышал, как в мокрую спину

Врезаются два стеклянных ножа.

2

Год с небольшим пролежал в лазарете.

Врач на прощанье сказал: "Держись!

Помни, чтоб дольше прожить на свете,

Придется тебе отдыхать всю жизнь".

Состав по разбитым рельсам и шпалам

Его дотащил до родимых мест,

Целые сутки, тревожась, не спал оп,

Из окон рассматривая окрест

Кусок опустелого ржавого фронта;

Теплушки разбитые лезли в глаза -

Страна молчаливо ждала ремонта,

И отказать ей было нельзя.

В тысячный раз за окно поглядел он,

Не хуже, чем в школьные времена,

Из смятых рецептов голубя сделал

И, свистнув, пустил его из окна.

С грехом пополам добрался до дома,

Кобель, не узнав, принялся брехать,

Все дома знакомо и незнакомо,

Дверь отперла постаревшая мать.

Часок повалялся на узкой кушетке,

По двору побродил босиком...

И под вечер тронулся на разведку -

Вставать на партийный учет в губком.

3

А после был медленный мартовский вечер.

В злосчастном двадцать восьмом году,

Когда болезнь навалилась на плечи

И властно сказала ему: "Не уйду".

Утром его укачало в дороге.

Едва он вернулся к себе в райком,

Как все завертелось, и на пороге,

Попятившись, рухнул при всех ничком.

Очнулся при электрическом свете,

Поднялся. Кругом зашептали: "Ложись".

Озлобленно вспомнил: "Чтоб жить на свете,

Придется лекарства жевать всю жизнь!"

В девятом часу привезли на квартиру.

Стянул сапоги; тяжело дыша,

Послал проклятье целому миру

Вещей, решивших ему мешать:

Лестницам с недоступной вершиной,

Порогам, которых не переступить,

Дорогам, болтавшим его машину

С явной целью его убить.

Проклял и вдруг задумался - что же,

Это проклятье значит, что он

На лестницы больше вползать не может,

Переступать порогов не может,

На "форде" своем объезжать не может

Им же вынянченный район.

Калека! - которого держат на службе,

Щадя, пока еще можно щадить,

Которому скажут назавтра по дружбе:

"Пора и на пенсию выходить.

Подлечишься годик, - быть может, поможет,

Быть может, вернешься опять, а пока..."

И верно! Он знает, работа не может

Держаться в дрожащих его руках.

А что же останется? Он огляделся:

Столик, пол-этажерки книг -

За недосугом и войнами с детства

Он слишком редко заглядывал в них, -

Навзничь лежащая гимнастерка,

Старые хромовые сапоги,

Диван, на котором локтями протерты

Примелькавшиеся круги...

Осталась надежда подольше держаться,

Подольше прожить в безнадежно больных:

Но отнимите надежду сражаться -