Собрание сочинений. Том 1

Колонна остановилась. Дорогу преградила широкая водомоина с крутыми берегами, образовавшаяся в степи от дождей. Кто-то заметил в темноте большой белый камень и стал подкатывать его к водомоине, но передние уже одолели ее — кто перепрыгивая с разгона, кто сползая на дно в грязь и выкарабкиваясь на кручу на четвереньках. Не ожидая задних, догонявших колонну бегом, пошли дальше. Небо стало проясняться, в разрывах туч показались звезды. С севера дул резкий, холодный ветер, какой иногда в мае, после жарких, почти летних дней и теплых гроз, нагоняет внезапно на цветущие сады ночные заморозки. В стороне села Липицы слышались изредка короткие сонные пулеметные очереди и дрожало в небе под тучами зарево от ракет. Под ногами идущих был тот же мягкий, скользкий душистый ковер.

— А один колхоз у нас, — стал тихо рассказывать товарищу тот солдат, что говорил про мяту, — гектар роз посадил. Все смеялись: пустяками занимаются, бабье занятие — цветочки сажать. А они, знаешь, какую деньгу огребли за те розы?

— Букеты продавали, что ли?

— Нет, тоже сдавали государству. По-простому, видишь, как назвать розу — ну, цветок, и все. А по-научному называется — фиронос. Из тех лепесточков розовое масло давят. Пуд масла, говорят, всего-навсего можно собрать с гектара, зато цена ему — десять тысяч.

— Ого! Вот бы таким маслицем кашу заправить.

— Не ел бы. Не годится в пищу. Что к чему. Как духи, например. Жидкость — тот же чистый спирт, а пить не станешь, отвратительно. Несъедобное…

— А оно, знаешь, неплохо, — продолжал громче после недолгого молчания тот же боец, обладатель мягкого певучего тенорка, — иметь в большом хозяйстве, промежду пшеницы, гречки, подсолнуха, и такого посеву сколько-нибудь, всего понемножку: одно не уродит, другое уродит, чем-нибудь да и оправдаешься. Вот сеяли мы еще в колхозе коляндру. Тоже называется — фиронос. Ну, эту я не знаю, для чего ее употребляют. Вонючая, спасу нет. Клопами воняет. За километр места, как подходишь к ней, начинаешь чихать. В молотьбу хоть противогаз надевай. А тоже…

— Отставить молотьбу и разговоры! — сказал вполголоса вынырнувший откуда-то сбоку, из темноты, комбат Петренко. — Вы, хлеборобы, гречкосеи! Дома будете заниматься молотьбой.

— Есть отставить молотьбу, — прошептал разговорчивый боец и умолк.

Несколько минут батальон двигался в полном молчании. Тишину нарушил сам же комбат.

— Не коляндра, а кориандр! — бросил он негромко через плечо, прибавляя шагу, чтобы догнать голову колонны. — Это кто там об эфироносах говорил? Завалишин? Ко-ри-андр. И не фироносы, а эфироносы, — так называются эти растения. Понятно? Потому что содержат в себе эфирные масла, которые в парфюмерной промышленности употребляются. Это валюта, золото. А пуд розового масла стоил до войны не десять тысяч рублей, а если уж хочешь знать точно — пятьдесят пять тысяч. Не растягивайсь! Шире шаг, задние! В балку придем — покурим.

Спивак невольно улыбнулся этому замечанию комбата.

— Уточнил, агроном!

Батальон шел в обход Липицы. С места взяли влево, с тем чтобы, пройдя восемь километров от трех курганов у развилки дорог — отметка на карте 174,3, повернуть круто вправо и выйти в тыл противнику. Прошли посевы мяты, пересекли два узеньких клина озими, уперлись в густые заросли дикого терновника, поискали обхода — ни вправо, ни влево нет им конца, — пошли через колючие кусты напролом, накинув капюшоны плащ-палаток на головы, чтобы не выцарапать ветками глаза. За терновником вышли на вязкую пахоту. Здесь все задышали тяжелее. Пахота была свежая. Кто-то из жителей этих дочиста ограбленных гитлеровцами деревень еще вчера днем или прошлой ночью пахал здесь, — уже слышен был гул пушек на востоке, немцы впрягали последних лошадей в обозные тачанки, угоняли скот, приказывали всем, грозя расстрелом, уходить в лес, а он, прячась в глухой степи со своей лошадью и плужком, пахал, отдавая дань весне и вековечным привычкам крестьянина… Грязь на рыхлой, размоченной ливнем пахоте успела загустеть на холодном ветру. На сапоги налипало по пуду земли. Бойцы, многие из которых несли на плечах «максимы», длинные тяжелые противотанковые ружья и батальонные минометы, с трудом вытягивали ноги из грязи, шатались от усталости. Спивак опять услышал голос Завалишина:

— Наилучшая техника — самоходная пехота. Ночь-полночь, грязь по колено, вода по ноздри — пошел, никаких гвоздей! Ни скаты не спущают, ни подшипники не горят.

— Тш-ш! — зашипел на него младший лейтенант Осадчий, заменивший командира четвертой роты лейтенанта Метревели, раненного в бою за хутор и эвакуированного в медсанбат. — Это кто там, опять Завалишин? От, який же ж балакучий!

От головы колонны отделилась темная фигура.

— Стой!

Спивак узнал по голосу Петренко. Комбат отошел немного в сторону от бойцов и присел. Спивак подошел к нему.

— Это кто? — спросил Петренко. — Капитан?.. Как думаешь, Павло Григорьевич, прошли мы восемь километров?