Собрание сочинений. Том 1

И когда солнце, которое столько раз заходило, оставляя позади себя пустую злобу этих глупцов, снова взглянуло на них, теперь примирившихся, оно увидело, что холодная рука Скотта выпала из рук его бывшего компаньона, не ответив ему на горячее пожатие, и поняло, что вражде, родившейся в Сэнди-Баре, пришел конец.

Перевод Н. Волжиной

ПОЭТ СЬЕРРА-ФЛЕТА

Энергичный редактор «Вестника Сьерры», стоя у наборной кассы и составляя очередной номер газеты к следующей неделе, не мог не слышать стукотни дятлов на крыше. Ему пришло в голову, что дятлы, должно быть, еще не научились видеть в этой примитивной постройке явление прогресса, и эта мысль так ему понравилась, что он тут же внес ее в передовицу, над которой трудился за двоих: как наборщик и как автор. Ибо редактор «Вестника» был также и наборщиком «Вестника», и хотя считалось, что влияние этой замечательной газеты распространяется на весь округ Калаверас и большую часть округа Туолумны, строжайшая экономия была одним из необходимых условий ее процветания.

От своего дела редактор был оторван появлением небольшой, скатанной в трубку рукописи, которая влетела в открытую дверь и упала к его ногам. Он подбежал к двери и выглянул на пропадавшую в кустах тропу, которая вела к проезжей дороге. Но таинственного репортера нигде не было видно. Заяц медленно заковылял прочь, золотисто-зеленая ящерица замерла на сосновом пне, и дятлы прекратили свою возню. Безлюдье в лесу было настолько полным, что редактор затруднился приписать эту выходку человеку. Скорее могло показаться, что у зайца какой-то виноватый вид, что дятлы недаром так многозначительно примолкли и что ящерица окаменела, терзаемая раскаянием.

Однако, рассмотрев рукопись, он сознался, что был несправедлив к беззащитной природе. Это были стихи, плохие до крайности, и потому они, несомненно, являлись делом человеческих рук. Редактор отложил их в сторону. В эту минуту ему показалось, что за окном мелькнуло чье-то лицо. В негодовании выскочив за дверь, он обшарил кустарник вокруг дома, но поиски его остались по-прежнему бесплодными. Поэт — если только это был он — скрылся.

Несколько дней спустя редактора в его уединении потревожили голоса, звучавшие то просительно, то убеждающе. Подойдя к порогу, редактор изумился, увидев мистера Моргана Мак-Коркла, почтенного гражданина поселка Ангела и подписчика газеты, который отчасти силой, отчасти уговорами направлял какого-то нескладного юнца к дверям редакции. Достигнув наконец своей цели и благополучно усадив свою жертву на стул, Мак-Коркл снял шляпу, старательно вытер узкую полоску лба, отделявшую его черные брови от щетинистых волос, и, махнув рукой в сторону упиравшегося спутника, объяснил:

— Прирожденный поэт и дурак, каких свет не создавал!

Приняв улыбку редактора за согласие познакомиться с поэтом, мистер Мак-Коркл отфыркнулся и продолжал:

— А еще не хотел идти! Говорит: «Господин редактор не пожелает меня видеть». «Пожелает! — говорю. — Ты прирожденный поэт, а он прямо-таки гений, неужто вы не столкуетесь?» Вот я его и привел. Стой, стой, куда ты?

Прирожденный поэт, выказывая все признаки смущения, пустился было бежать. Но Мак-Коркл немедленно настиг его, схватил за полы длинного парусинового сюртука и усадил обратно на стул.

— И бежать тебе некуда. Пришел — так сиди, ведь ты прирожденный поэт, хоть и труслив, как заяц. Вот, полюбуйтесь на него!

Поэт отнюдь не являл собою привлекательного зрелища. В его бесхарактерном лице едва ли была хоть одна черта, достойная внимания, кроме глаз, влажных, робких и напоминавших глаза того животного, с которым сравнил его Мак-Коркл. Это было то самое лицо, которое редактор видел в окне.

— Четыре года я его знаю, с тех пор как он еще мальчишкой был, — продолжал Мак-Коркл громким шепотом. — Вот всегда он такой, убей меня бог. Рифмы для него ничего не стоят: раз, два — и готово. А ведь образования никакого и всю жизнь прожил в Миссури. Зато стихи из него так и прут. Еще сегодня утром спрашиваю его (а он живет вместе со мной). «Мильт, — спрашиваю, — завтрак готов?» А он вскочил да и выпалил без единой заминки: «И завтрак готов, и птицы поют на свободе, и утренней зарей сияет все в природе!» Когда человек сочиняет такие стихи, да еще по собственному почину, жаря в то же время оладьи, значит, он прирожденный поэт, — сказал мистер Мак-Коркл, торжественно понижая голос.

Наступило неловкое молчание. Мистер Мак-Коркл покровительственно улыбался своему протеже. Прирожденный поэт смотрел так, как будто снова собирался пришпорить — не Пегаса, а самого себя. Редактор спросил, чем может быть полезен.

— Конечно, можете, — ответил мистер Мак-Коркл, — вот именно можете. Мильт, где эти стихи?