Собрание сочинений. Т. 9.

В Париже, в угаре страсти, Лазар забыл о смерти. Он укрывался от нее в объятиях Луизы, он так уставал, что тут же крепко засыпал. Она тоже любила его, как любовница, ластилась к нему со сладострастием кошечки, созданной только для мужского поклонения. И сразу теряла почву под ногами, чувствовала себя несчастной, если он хоть на час переставал заниматься ею. Наконец они могли удовлетворить давнишнее влечение друг к другу, и они забывали весь мир, уверенные, что никогда не исчерпают чувственных радостей. Но вскоре наступило пресыщение, Лазар изумился, что уже не испытывает таких восторгов, как в первые дни, а Луиза, ощущая лишь потребность в ласке, не требуя и не давая ничего другого, не оказала ему никакой поддержки в жизни, не вдохнула в него мужества. Неужели плотские радости так недолговечны? Неужели они не могут длиться всегда, неужели нельзя непрерывно черпать все новые и новые ощущения, дающие иллюзию счастья? Как-то ночью Лазар проснулся от леденящего дыхания, волосы у него стали дыбом, он дрожал, бормоча в отчаянии: «Бог мой! бог мой! придется умереть!» Луиза спала рядом. Когда иссякли поцелуи, он увидел смерть.

Опять начались мучительные ночи. Страх настигал его внезапно, во время бессонницы, в разные часы, и он не мог ни предвидеть, ни предотвратить этих припадков. Часто, когда он был совершенно спокоен, его охватывала дрожь, и, напротив, когда он был разгневан и утомлен после неудачного дня, страх не приходил. Лазар уже не просто вздрагивал и холодел, как прежде, нервы его окончательно расшатались, каждый приступ сотрясал все его существо. Он не мог спать без ночника, темнота усиливала тревогу, хотя он постоянно боялся, что жена заметит его недуг. Это ухудшало его болезненное состояние. Раньше, когда Лазар спал один, он мог позволить себе быть трусом, а теперь это живое теплое существо, здесь, рядом с ним, мешало ему. Как только Лазар, еще не совсем очнувшись от сна, поднимал голову с подушки, он впивался взглядом в лицо Луизы, преследуемый страшной мыслью, что она смотрит на него широко открытыми глазами. Но она спала спокойно; при свете ночника он видел ее неподвижное лицо с пухлыми губами и тонкими голубыми веками. Он уже начал успокаиваться, как вдруг однажды ночью произошло то, чего он так долго опасался. Луиза лежала с широко открытыми глазами. Она ничего не говорила, но видела, как он бледен, как дрожит. Вероятно, она тоже почувствовала дуновение смерти и, словно поняв все, бросилась к Лазару на грудь, как беспомощная женщина, которая ищет защиты. Желая обмануть друг друга, оба притворились, будто слышали чьи-то шаги, они встали и заглянули под кровать и за занавески, не спрятался ли кто-нибудь в комнате.

С той поры они оба стали словно одержимыми. Они ни в чем не признавались друг другу, это была позорная тайна, о которой не следовало говорить. Ночью, лежа на спине, в глубине алькова, с расширенными от ужаса глазами, они отлично понимали друг друга. Луиза была так же нервна, как и Лазар. Должно быть, она заразилась от него, ведь иногда влюбленные заболевают одной и той же болезнью. Когда Лазар просыпался, а Луиза спала, он пугался: жива ли она? Он вдруг переставал слышать ее дыхание. Может, она умерла? Он всматривался в ее лицо, трогал руки. Потом успокаивался, но уже не мог уснуть. При мысли о том, что она когда-нибудь умрет, им овладевало мрачное раздумье. Кто из них первый, он или она? Воображение рисовало ему страшные картины, перед ним возникали яркие образы, даже предсмертная агония, ужасные подробности последних минут перед внезапной и окончательной разлукой. И тут все его существо возмущалось: никогда больше не видеть друг друга, никогда, после того как живешь вот так, рядом, бок о бок. Он чувствовал, что сходит с ума, этот ужас не умещался в его сознании. Страх сделал его смелым, он хотел умереть первым. Он с умилением думал о Луизе, представлял ее себе вдовой, которая продолжает жить по заведенному ими распорядку, делая то одно, то другое, чего он больше никогда не будет делать. Иногда, чтобы избавиться от этого наваждения, он осторожно обнимал Луизу, стараясь не разбудить ее, но трепетная жизнь, которую он держал в своих руках, приводила его в еще больший ужас. Когда он клал голову ей на грудь и слушал биение ее сердца, он не мог без содрогания следить за его пульсацией, боясь, что оно вот-вот остановится. Ноги их переплетались, стан Луизы мягко поддавался его объятию, но вскоре под влиянием страха смерти он не смел больше прикасаться к этому гибкому вожделенному телу, его охватывало тревожное ожидание конца. Даже когда она просыпалась, когда страсть еще больше сближала их, когда, прильнув друг к другу, они пытались в ласках забыть свои страдания, ими снова овладевал страх, и, пресыщенные любовными радостями, они не могли уснуть. Во мраке алькова их широко открытые глаза снова видели смерть.