Собрание сочинений. Т. 9.

— Как ни странно, но бедняжка Полина не принесла нам счастья. И подумать только, что люди считают ее нашим ангелом-хранителем! Ведь мне известно, какие сплетни о нас ходят… Не правда ли, Луизетта, в Кане говорят, что мы разбогатели благодаря Полине? Как бы не так! Разбогатели!.. Можешь быть откровенна, плевать мне на злые языки!

— Бог мой! О вас сплетничают, как и обо всех, — тихо отвечала молодая девушка. — Только месяц назад я поставила на место жену нотариуса, которая говорила об этом, ничего толком не зная… Нельзя запретить людям болтать…

С этой минуты г-жа Шанто не знала удержу. Да, они поплатились за свою доброту. Разве они нуждались в ком-нибудь? Разве им не на что было жить до приезда Полины? Где бы она была теперь, на какой парижской мостовой, не согласись они ее взять к себе? Уж дошло до того, что всерьез говорят о ее деньгах; о деньгах, от которых они только пострадали; о деньгах, которые косвенно послужили причиной их разорения. Это же бесспорный факт: никогда ее сын не ввязался бы в нелепую затею с водорослями, никогда бы он не тратил время на то, чтобы помешать морю уничтожать Бонвиль, не вскружи ему голову эта злосчастная Полина. Поделом ей, если она потеряла на этом свои деньги! А мой бедный мальчик потерял здоровье и будущее! Злоба г-жи Шанто не унималась: сто пятьдесят тысяч франков, еще недавно лежавшие в бюро, не давали ей покоя. И крупные суммы, растраченные ею, и мелочи, которые она продолжала брать ежедневно, все это выводило ее из себя, словно в ящике завелся ядовитый грибок, разъедавший ее честность. Теперь разложение свершилось, и она возненавидела Полину за все деньги, которые была ей должна.

— Разве можно переубедить эту упрямицу? — продолжала она. — В сущности, она ужасно скупа, и вместе с тем это воплощение мотовства. Она швыряет в море двенадцать тысяч франков ради этих пьянчуг рыбаков, которые смеются над нами, она готова кормить вшивую детвору всей округи, а я, даю тебе слово, просто трепещу, когда мне приходится занять у нее сорок су. Вот и пойми… У нее не сердце, а камень, хоть и кажется, будто она готова снять с себя последнюю рубашку.

Вероника то и дело входила в столовую, убирая посуду или подавая чай; она задерживалась, слушала и даже иногда позволяла себе вставить словечко.

— Это у барышни-то не сердце, а камень? Эх, сударыня, и вам не совестно так говорить?

Строгим взглядом г-жа Шанто заставляла ее замолчать. Затем, опираясь локтями на стол и как бы размышляя вслух, она занималась сложными расчетами.

— Мне уже, слава богу, не приходится хранить эти деньги, но я хотела бы знать, сколько еще у нее осталось. Уверена, что и семидесяти тысяч не наберется… Ну-ка! подсчитаем: три тысячи франков уже ушло на пробные заграждения, по меньшей мере двести франков ежемесячно на милостыню, девяносто франков за се содержание. Деньги просто тают… Хочешь пари, Луизетта, что она разорится? Да, она станет нищей, вот увидишь… А если разорится, кому она будет нужна, на что она будет жить?

Тут Вероника выходила из себя.

— Надеюсь, сударыня, вы не выгоните ее из дома.

— Что? — гневно восклицала хозяйка. — Какой вздор мелет эта?.. Разумеется, и речи нет о том, чтобы выгонять кого-либо. Никогда я никого не выгоняла… я только хочу сказать, что если человек получил наследство, то, по-моему, нет ничего глупее, чем пустить его по ветру и жить на чужой счет… Ступай-ка, милая, на кухню и займись своим делом!

Служанка уходила, огрызаясь. Наступало молчание. Луиза разливала чай, слышался только шелест газеты, которую Шанто читал от доски до доски. Иногда он обменивался несколькими словами с девушкой.

— Да положи еще кусочек сахару… Получила ты наконец письмо от отца?

— Как бы не так! — отвечала Луиза, смеясь. — Но вы же знаете, если я стесняю, то могу уехать. У вас и без того много хлопот с больной Полиной… Я хотела убраться восвояси, вы сами меня удержали.

Шанто пытался прервать ее:

— Не об этом речь. Напротив, очень мило, что ты решила побыть с нами, пока Полина болеет.

— Если я вам надоела, то до приезда отца меня приютят в Арроманше, — словно не слыша, продолжала Луиза поддразнивать Шанто. — Тетя Леони сняла дачу: там есть общество и берег такой, что можно по крайней мере купаться… Но моя тетя Леони так скучна!

Шанто не выдерживал и весело смеялся над этой проказливой, ласковой девушкой. Однако, хотя Шанто и не смел признаться в этом жене, он всем сердцем был на стороне Полины, которая так нежно ухаживала за ним. Он снова погружался в свою газету, а г-жа Шанто, размышлявшая о чем-то, встряхивалась и, словно проснувшись, продолжала:

— Одного я не могу простить ей, она отняла у меня сына. И четверти часа он не посидит с нами за столом. Разговаривает всегда на ходу…

— Это скоро кончится, — возражала Луиза. — Ведь нужно кому-нибудь ухаживать за Полиной.

Госпожа Шанто качала головой и поджимала губы. Но слова, которые она хотела удержать, вырывались как бы против воли.