Она была ошеломлена его безудержным отчаянием. Сердце у нее разрывалось. И с детской стремительностью она бросилась ему на шею, тоже рыдая и лепеча:
— Ах, господин Муре, да ведь вас-то я и люблю!
Из «Дамского счастья» поднимались последние шумные волны, — то были радостные восклицания толпы. Г-жа Эдуэн по-прежнему улыбалась из рамы своей застывшей улыбкой. Муре бессознательно присел на стол, на рассыпанный там миллион, которого он больше не замечал. Не выпуская Денизу из объятий, пылко прижимая ее к груди, он говорил ей, что теперь она может уезжать, — она проведет месяц в Валони, пусть тем временем затихнут сплетни, а потом он сам за ней туда приедет, и она вернется в Париж об руку с ним — полновластной владычицей!
РАДОСТЬ ЖИЗНИ
© Перевод М. Рожицина
Когда в столовой часы с кукушкой пробили шесть, Шанто окончательно потерял надежду. С большим трудом он поднялся с кресла, в котором сидел перед камином, грея свои ноги, скрюченные подагрой. Вот уже два часа он ждет г-жу Шанто, сегодня после пятинедельного отсутствия она должна привезти из Парижа сиротку-родственницу, десятилетнюю Полину Кеню, взятую ими на воспитание.
— Вероника, это просто непостижимо, — сказал он, отворяя дверь в кухню. — Уж не приключилась ли с ними беда?
Служанка, высокая старая дева лет тридцати пяти, с огромными ручищами и физиономией жандарма, только собралась снять с огня баранину, уже начинавшую подгорать. С трудом сдерживаясь, она промолчала, но грубая кожа на ее скулах побледнела от гнева.
— Хозяйка задержалась в Париже, — сухо произнесла она. — Ну и канитель, конца ей не видно, весь дом кувырком пошел!
— Нет, нет, — возразил Шанто, — во вчерашней телеграмме ясно сказано, что с девочкой все улажено… Госпожа должна была утром приехать в Кан, она остановилась там, чтобы побывать у Давуанов. В час она села на поезд; в два добралась до Байе; в три омнибус папаши Маливуара доставил ее в Арроманш, и если даже Маливуар не сразу запряг свою старую колымагу, им пора бы уже быть здесь часам к четырем, самое позднее в половине пятого. От Арроманша до Бонвиля всего десять километров.
Кухарка, не отрывая глаза от жаркого, слушала все эти расчеты и только качала головой. Поколебавшись с минуту, Шанто добавил:
— Сходила бы ты на угол, Вероника!
Она взглянула на него и еще больше побледнела от сдерживаемого гнева.
— Вот тебе на! Чего ради?.. Господин Лазар уже пошел, шлепает по лужам. Не хватает, чтобы еще и я вывалялась в грязи до пояса.
— Знаешь, — робко заметил Шанто, — я начинаю беспокоиться и о сыне… Почему его до сих пор нет? Что он делает там, на дороге, целый час?
Вероника молча сняла с гвоздя старую черную шерстяную шаль, укутала ею голову и плечи. Затем, видя, что хозяин идет за ней в коридор, резко сказала:
— Ступайте-ка лучше к огню, не то завтра целый день будете орать от боли.
Хлопнув дверью, она вышла на крыльцо, надела свои деревянные башмаки и воскликнула в сердцах:
— Ах ты господи! Подумать только, из-за какой-то соплячки все в доме спятили!
Шанто был невозмутим. Он привык к вспыльчивости служанки, которая поступила к ним пятнадцатилетней девчонкой, в тот самый год, когда он женился. Едва затих стук сабо, Шанто, точно школьник, вырвавшийся на волю, скользнул на другой конец коридора к стеклянной двери террасы, выходившей на море. Здесь этот приземистый, румяный человечек с брюшком стоял с минуту забывшись, глядя на небо выпуклыми глазами, голубизну которых подчеркивала шапка белоснежных коротко остриженных волос. Ему было всего пятьдесят лет, но он преждевременно состарился из-за частых приступов подагры. Немного успокоившись и устремив взгляд вдаль, он думал о том, что маленькая Полина наверняка завоюет сердце Вероники.
Наконец, он-то тут при чем? Когда парижский нотариус написал ему, что кузен Кеню, овдовевший полгода назад, умер и в завещании назначил Шанто опекуном дочери, у него просто не хватило духу отказаться. Правда, они совсем не встречались и не поддерживали родственных отношений. Отец Шанто, покинув юг, исходил вдоль и поперек всю Францию в качестве простого плотника, а потом открыл торговлю нормандским лесом; а молодой Кеню после смерти матери обосновался в Париже, где один из его дядей впоследствии передал ему во владение колбасную лавку в самом бойком месте, около Центрального рынка. Кузены виделись всего лишь два-три раза, когда Шанто, из-за болезни вынужденный бросить дела, ездил в Париж советоваться со знаменитыми врачами. Но Шанто и Кеню уважали друг друга, — быть может, покойник мечтал о том, чтобы его дочь дышала целебным морским воздухом? Впрочем, она унаследовала колбасную и будет им отнюдь не в тягость. Наконец, г-жа Шанто сама согласилась, притом так охотно, что решила даже избавить мужа от утомительного и опасного путешествия, уехала в Париж одна, хлопотала, улаживала дела, обуреваемая, как всегда, жаждой деятельности; а для Шанто важнее всего, чтобы жена была довольна.