Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

— Я кончила курсы и года полтора работала счетоводом, — ответила Ирма. Просто ужасно: каждый раз, когда с ней заговаривал Гаршин, она краснела, как девчонка. Особенно в последнее время, когда стало очевидно, что нет никаких оснований подозревать Гаршина и Марту Пургайлис в каких-то особенных чувствах друг к другу. — Почему это вас так интересует?

— Скоро нам понадобится квалифицированный счетовод для одного интересного начинания, — сказал Гаршин. — Там работать будет куда увлекательней, чем с этими скучными бумагами.

— А, по-вашему, я подойду?

— Подойдете, конечно.

— А кто же будет эту скучную работу делать? — усмехнулась Ирма.

— Найдем кого-нибудь.

— Я вижу, вам хочется выжить меня из исполкома.

Гаршин понял шутку и ответил в том же тоне.

— Ну, конечно, чтобы самому сесть на теплое местечко, — и уже серьезнее добавил: — Подумайте об этом. Уверен, что вы не пожалеете.

Он пожал Ирме руку и пошел к двери, но вдруг что-то вспомнил, вернулся.

— Все не соберусь сказать… В позапрошлое воскресенье вы отлично сыграли свою роль в спектакле. Очень мне понравилось. У вас определенно есть талант. Мой вам совет: не оставайтесь на полпути, развивайте его. В следующий раз я вам принесу книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Не читали, конечно? Ну, я так и знал.

Ирма даже забыла поблагодарить его — в такое смятение привела ее эта похвала.

Когда Гаршин вышел, Ирма быстро убрала на столе (ее рабочий день уже кончился) и пошла к себе наверх, но тут же почувствовала, что в комнате ей не усидеть, и решила прогуляться. Хотя был конец августа, дни стояли теплые, солнечные. Первые желтые листья уже горели в зелени лип и кленов, а воздух приобрел ту ясность, которая так успокоительно действует на человека и придает всем предметам легкость очертаний. Отовсюду неслись сотни звуков: лаяли собаки, чирикали птицы, разговаривали на дворах люди, на большаке скрипели телеги, и откуда-то, совсем уже издалека, слышался шум работающей молотилки. Облачко пыли стояло над дорогой, почти у горизонта — вероятно, ехал автобус.

Ирма свернула с дороги и медленно пошла по тропинке к ближайшей роще. Там, на самой опушке, было у нее любимое местечко: гладкий серый валун, защищенный от ветра. Здесь Ирма могла сидеть целыми часами — читала книгу или просто смотрела на поля, на крестьянские усадьбы, на дорогу.

И сейчас она села на камень и, подперев голову руками, стала думать. Солнце почти село. От всех предметов далеко протянулись длинные узкие тени. Одинокая птица, внезапно почувствовав, что вечер застиг ее вдали от ночлега, летела, широко и стремительно взмахивая крыльями.

«Актриса… Какая ты актриса, если не можешь даже владеть своим лицом и нервами…» — издевалась над собой Ирма. — «Не оставайтесь на полпути, развивайте его… А если разовью — тогда что? Разве он изменится, чаще станет приходить, останавливаться у моего стола, говорить со мной? У меня талант… Конечно, у меня кое-что получается, я не пугаюсь публики, знаю, куда девать руки, но разве этого достаточно? Нужен талант. Не домашний талантик — капелька смелости, капелька воображения, — а пламя, которое жжет сердца. Иначе не стоит, иначе я не хочу…»

5

В середине октября волость выполнила план хлебопоставок, но крестьяне продолжали сдавать зерно сверх плана, так как урожай действительно был обильный — в среднем шестнадцать центнеров с гектара.

Однажды в воскресенье в Народном доме собралась инициативная группа и постановила организовать колхоз. В него вступили около сорока хозяйств. Центром колхоза решили сделать большую усадьбу Вилдес.

Председателем выбрали молодого, энергичного крестьянина Пуриня, который в начале 1945 года вступил в партию. Новой артели дали название «Латышский стрелок».

Как только колхоз был утвержден и новые колхозники взялись общими силами за осенние работы, в другом конце волости выдвинулась другая инициативная группа и повела разговор об организации второго колхоза. В это время неизвестно откуда распространились слухи, что добровольно объединяться в колхозы разрешат только до Нового года, после чего в административном порядке назначат, кому в какой артели и с какими соседями работать. Узнав об этом, Марта Пургайлис немедленно созвала собрание крестьян и объяснила, что все это сплетни, распущенные с провокационной целью каким-то злопыхателем.

Выдающиеся успехи, с которыми закончили свой первый хозяйственный год некоторые ранее организованные колхозы (куда весь год с разных концов республики отправлялись, как в паломничество, экскурсии крестьян), сильнее всяких слов убеждали даже отъявленных скептиков, и теперь самые отсталые крестьяне начали понимать, что новое, социалистическое устройство имеет все преимущества по сравнению с индивидуальным хозяйством. Рожденное самой жизнью, само собой, как любой естественный процесс, в республике началось массовое движение за коллективизацию.

Когда Гаршин напомнил Ирме Лаздынь разговор о переходе на должность счетовода, она поняла, что речь идет о работе в колхозе «Латышский стрелок».