Неподвижно, слившись с белым полем, с неровностями почвы, лежали они шагах в пятнадцати друг от друга и не спускали глаз с вражеских позиций. Возможно, что и там — по ту сторону заснеженной равнины — лежал, зарывшись в снег, человек с винтовкой и глядел прямо сюда. Кто первым заметит другого, тот его уничтожит. Малейшее неосторожное движение может стать последним.
Много раз обе они лежали так и в снегу, и в грязи, и в ржавой болотной воде. То была настоящая школа долготерпения — пролежать целый день на одном месте и глядеть в одну точку, чтобы не пропустить тот решающий момент, о котором никогда не знаешь, когда он наступит, но от которого зависит результат долгого сосредоточенного ожидания. Заметить вовремя в прицельную раму голову или грудь немца, вовремя и спокойно нажать спусковой крючок и сразу же дослать в ствол новый патрон, чтобы поразить того, кто бросится к убитому, — что тут особенного на первый взгляд, но какого напряжения воли и нервов требовало это от снайпера! И если один день проходил без единого выстрела, нельзя было терять веру в завтрашний день. Однажды Лидия целую неделю наблюдала за амбразурой немецкого блокгауза, пока в ней не показалось, наконец, лицо офицера. В оптический прицел винтовки она увидела, что попала, и это с лихвой вознаградило ее за безуспешный труд целой недели. Но были дни, когда они с Аустрой могли нанести на ложе своих винтовок по нескольку зарубок. Нет, свой фронтовой паек они ели не даром.
В то утро едва они успели занять огневые позиции и осмотреть свой сектор обстрела, как за болотом заговорила наша артиллерия и минометы. Снаряды неслись над их головами и ложились по ту сторону открытого пространства — там, где Лидия недавно заметила струйку папиросного дыма. Артиллерийский налет длился минут пять; за это время справа и слева от высотки подразделения стрелков продвинулись короткими перебежками метров на двадцать вперед, и как только прекратился огонь артиллерии, гвардейцы поднялись для последнего броска.
Аугуст — самый молодой капитан в дивизии — первый вскочил на ноги и, подняв над головой автомат, ринулся вперед, увлекая за собой всю роту.
— Ура! Ура!
Выдвинутые на фланги пулеметы поддерживали наступление первого батальона. Дальше, справа, начал наступление второй батальон и, перейдя замерзшую речку, ворвался в расположение немцев.
Теперь заработала артиллерия и пулеметы немцев. И в это самое время Лидия заметила в амбразуре пулеметного гнезда лицо немецкого солдата. Только на один миг взглянул он на то, что происходило в секторе обстрела его пулемета. В кустах можжевельника прозвучал выстрел, такой незаметный в общем шуме боя, что его никто не расслышал, но пуля, посланная латышской девушкой, уже впилась в лоб немцу. Он был не один в пулеметном гнезде, товарищи оттащили его труп от амбразуры, но пока второй номер занял место убитого — прошло секунд десять. За эти десять секунд пулемет, который должен был преградить атакующим путь к развалинам совхоза, — молчал. За эти десять секунд Аугуст Закис со своей ротой успел пересечь последнюю полоску открытого поля, и рота мелкими группами растеклась между развалин. Теперь можно было пустить в ход гранаты, заставить замолчать отдельные пункты сопротивления и гнать вышибленного из надежных укрытий противника через скрещение дорог к небольшому лесочку, поредевшему от артиллерийского огня. Если бы первый номер не приблизил лицо к амбразуре и его не настигла пуля Лидии, все могло бы повернуться иначе: попав под пулеметный огонь, атакующие должны были лечь в снег и ползком преодолевать оставшееся расстояние, а немецкие мины все время взрывались бы вокруг них. Неизвестно, кто бы первым достиг перекрестка дорог — Аугуст Закис или Ян Пургайлис со второй ротой. Может быть, ни один из них. Позже, когда обсуждали ход боя, все недоумевали по поводу этого внезапного прекращения огня, и только поздно вечером, когда Аустра рассказала брату о последнем выстреле Лидии, стало ясно, почему первой роте так легко удалось ворваться в совхоз.
Да, это был последний выстрел Лидии Аугстрозе. С бьющимся сердцем она сразу после выстрела стала искать среди атакующих ловкую фигуру Аугуста Закиса. Она видела, как он выбирается на берег болота, как скрывается и вновь появляется среди развалин. «Любимый, — шептали губы девушки, — ведь можно нагнуться чуть пониже, тогда пуля пролетит над тобой… Послушай меня, если ты хоть немножко любишь меня, послушай хоть один раз. Никто тебя за это не сочтет трусом…»