Собрание сочинений. Т.3. Травницкая хроника. Мост на Дрине

Во-первых, визирь избежал непосредственной опасности и сделал это весьма ловко, обманув своих врагов и перехитрив капиджи-башу. Люди будут что-то подозревать и сплетничать, но никто не сможет сказать, а тем более доказать что-нибудь определенное. Во-вторых, капиджи-баша открыто принес визирю радостные вести и великие почести, и потому визирь был последним человеком, который мог желать ему смерти. И те, кто послал капиджи-башу с такой двойной миссией, не посмеют, во всяком случае в первое время, принять меры против визиря, так как этим они признали бы, что таили злостные намерения, но потерпели неудачу. В-третьих, капиджи-баша — метис, был на плохом счету, всеми презираем, настоящих друзей не имел, для него предать и оклеветать любого — раз плюнуть; этого человека не ценили даже те, кто пользовался его услугами. А потому смерть его мало кого удивит, а еще менее огорчит и вызовет месть. Об этом постарается и его подкупленная свита. И, в-четвертых, самое главное, в Стамбуле сейчас царит полная анархия, и друзья Мехмед-паши, которым он за несколько дней до неожиданного прибытия капиджи-баши послал «все, что нужно», получат это как раз вовремя, чтобы довести до конца пущенную «контрмину» и спасти визиря перед лицом нового султана, а если возможно, то и утвердить его на теперешнем месте.

Давиль слушал спокойный рассказ Давны, похолодев от волнения. Не находя слов для возражений, он только бормотал:

— Но как же так, как же так!

Давна не считал нужным и дальше убеждать консула, добавив только, что в городе все спокойно и весть о внезапной смерти капиджи-баши не произвела особого волнения, хотя и вызвала много разговоров.

Лишь оставшись один, Давиль вполне осознал весь ужас услышанного. И тревога его с каждым часом возрастала. У него пропал аппетит, он не находил себе места. Не раз он готов был позвать Давну и задать какой-нибудь вопрос, лишь бы удостовериться, что рассказанное им — сущая правда. Давиль стал раздумывать, надо ли писать об этом донесение и в каком роде. Он сел за стол и начал: «В Конаке визиря вчера вечером разыгралось…» Нет, бесцветно и безвкусно. «События последних дней все яснее доказывают, что Мехмед-паша, пустив в ход способы и средства, обычные в здешних краях, сумеет сохранить свое положение и при новых обстоятельствах, а потому мы можем рассчитывать, что этот расположенный к нам визирь…» Нет, нет. Это сухо и неясно. Наконец он понял, что лучше всего преподнести и описать события так, как они выглядят со стороны: из Стамбула прибыл капиджи-баша и привез фирман, сохранявший визирю занимаемое им место, а также вручил ему саблю в знак милости султана и ввиду предстоящего похода на Сербию; в конце подчеркнуть, что это событие может способствовать дальнейшему развитию французского влияния в здешних краях, и между прочим добавить, что капиджи-баша скоропостижно скончался в Травнике во время выполнения своей миссии.

Переделка и перекройка официального донесения немного успокоила Давиля. Злодеяние, совершенное здесь вчера, почти у него на глазах, став темой для размышлений и доклада, вдруг перестало казаться таким ужасным и отвратительным. И консул напрасно старался вновь найти в себе волнение и страх, обуявшие его сегодня утром.

Он сел и написал донесение, где происшествие было представлено так, как о нем стало известно всем. Переписывая его набело, он еще больше успокоился и даже остался доволен собой: его донесение покоится на больших и важных тайнах, умно обойденных молчанием.

Так его застали летние сумерки, полные покоя и игры светотеней на крутых холмах. Консул, успокоившись, стоял у открытого окна. Кто-то за его спиной вошел в комнату с горящим фитилем и начал зажигать свечи на столе. И в эту минуту Давилю вдруг пришло в голову: кто мог приготовить визирю яд, определить дозу и так умело рассчитать его действие, чтобы все шло достаточно быстро, каждая фаза — в определенный момент, но и в то же время естественно? Кто же, как не Давна? Это его профессия. Он ведь до последнего времени был на службе у визиря, а возможно, и сейчас продолжает служить.

Призрачный покой вдруг исчез. Давиль снова, как утром, пришел в ужас, оттого что тут, поблизости, было совершено преступление, тесно связанное с его должностным положением, а значит, и с ним самим, причем его переводчик, быть может, оказался гнусным, платным соучастником. Эта мысль пронзила его как молния. Кто же может быть спокоен здесь за свою жизнь и огражден от преступления? И чего стоит такая жизнь? Так он стоял словно пригвожденный к месту, освещенный с одной стороны постепенно зажигавшимися в комнате свечами, а с другой — последними отблесками угасающего дня на крутых склонах за окном.