Собрание сочинений. Т. 3. Буря

— Нет, с Эдгаром этого не могло случиться. Ты сама знаешь, как он ненавидит гитлеровскую Германию!

— Да, конечно… хотя и мой… хотя и господин Ланка тоже всегда говорил о немцах с презрением. А вот я узнаю на днях, что он давным-давно зарегистрировался в германском посольстве и внесен в списки. Он мне сказал об этом, когда началось это великое переселение. Думал, что я с ним поеду, и сначала слушать меня не хотел, но я сразу заявила: «Поезжай хоть на край света, если жена для тебя ничего не значит. Раз я родилась латышкой, латышкой и умру. Детей у нас нет, никакие обязательства нас не связывают». Вот что я ему сказала. По-твоему, я правильно поступила, Олюк?

Когда Эдит начала свой рассказ, у нее на глазах навернулись слезы, но постепенно она поборола нахлынувшее на нее волнение и стала улыбаться.

— Да, ты поступила правильно, — тихо сказала Ольга, — я тебя понимаю. Ты удивительная женщина, Эдит. Скажи мне только одно: неужели Освальд в самом деле немец?

— Ну какой там немец! — Эдит пренебрежительно махнула рукой. — Он приживальщик, как и все прочие, которые прицепляют к своим фамилиям окончания «инг». Если бы ты знала, как я его презираю. Он мне за эти дни до того опротивел, что я дождаться не могу его отъезда. От прежней любви во мне ничего не осталось. Слава богу, теперь уже не долго ждать. Пароход стоит в гавани, завтра будут отвозить вещи.

«Какой сильный характер! — думала, глядя на нее, Ольга. — Она настоящая героиня. А Эдгар считал ее бесчувственной куклой. Но как ей тяжело сейчас, бедняжке…»

— Мне сейчас пришла в голову славная мысль, — сказала она, обнимая подругу. — Почему бы тебе не пожить немного с нами на даче? Первое время одной тебе будет тяжело, а у нас места хватит.

— Спасибо, Олюк, ты у меня добрая подружка. — Эдит нежно потрепала ее по руке. — Мне и самой пришло это в голову, но я постеснялась начать разговор… Потом вот еще что: я хочу попросить тебя об одной вещи, только не знаю, согласишься ли ты…

— Чего же меня-то стесняться?

— Видишь ли, у нас сегодня должен произойти раздел имущества. Пришлось вызвать полицию, чтобы обставить это необходимыми формальностями. Нужен еще свидетель с моей стороны. Ужасно неприятная история. Из знакомых звать никого не хотелось, я не могла придумать, как быть…

— Хорошо, я останусь. Но неужели Освальд и здесь показал себя непорядочным человеком? Разве нельзя поделить мирно?

— Он готов драться из-за каждого стула. Впрочем, теперь я могу признаться тебе, что он всегда был скуповат… ну, да что об этом говорить, раз у меня с ним покончено…

Эдит замурлыкала припев какой-то модной песенки. Эта напускная беззаботность еще сильнее растрогала Ольгу.

— Перестань огорчаться, Эдит, он тебя не стоит.

— Я и не огорчаюсь, Олюк. Но мне никто не запретит презирать его… и ему подобных. Жалкие пресмыкающиеся. — Голос у нее стал хриплым и низким, большие голубые глаза метали искры. — Пусть они поскорее вылетают из Латвии… скоро они увидят, какие блага ждут их в Польше.

— Почему в Польше? Разве он не в Германию уезжает?

— В Германию их не пустят, — с неприятным смешком ответила Эдит. — Их поселят в оккупированной Польше. Там уже поляки каждый день то одному, то другому перерезают горло. Ха-ха-ха! Так им и надо.

Раздался звонок, в передней послышались шаги. Освальд постучал в дверь и приоткрыл ее.

— Пора начинать. Полицейский надзиратель пришел.

Ольге Прамниек пришлось стать свидетельницей довольно неприглядной сцены, продолжавшейся около часа. Она внутренне ежилась, глядя, как два человека, прожившие вместе несколько лет, любившие друг друга, торговались и спорили не хуже базарных торговок из-за каждой скатерти, из-за каждой табуретки.

— Этого я не дам, это мое! — выкрикивала Эдит.

— Эта вещь куплена на мои деньги, — хладнокровно повторял Освальд.

— Тогда можешь брать все, мне ничего не надо…

Но, наблюдая за результатами раздела, Ольга вынуждена была признать, что Эдит напрасно поднимала такой шум: Освальд претендовал лишь на самую незначительную долю имущества; большая часть его — мебель, посуда, серебро — оставалась у Эдит. Заупрямился он только, когда дело дошло до беличьей шубки и чернобурой лисы: эти вещи он во что бы то ни стало хотел взять с собой, хотя сам же подарил их когда-то Эдит.

— Все понятно. Собираешься повезти в подарок какой-нибудь Гретхен? — съязвила Эдит.

— Вам это безразлично теперь, милостивая государыня, — так же язвительно ответил Освальд, и оба замолчали. Полицейский надзиратель потерял терпение:

— На кого же записывать?

— Хорошо, пусть остается у нее, — махнул рукой Ланка.

Наконец, акт был составлен и скреплен подписями. Ольга дождалась ухода полицейского и стала прощаться с подругой.

— Когда ты приедешь? Лучше бы завтра.

— Приеду, если он успеет убраться до вечера. Без меня он может обчистить всю квартиру.

— Мы с Эдгаром будем ждать тебя, — заторопилась Ольга, чтобы не говорить больше на неприятную тему. — С друзьями тебе станет легче.