Собрание сочинений Т 3

За ним, видимо, брезжило вовсе не мгновенное облегчение общей участи, не волшебное преображение беспомощного нашего «винтикового» ничтожества в фантастически свободную рабочую силу и прочие вспомогательные чудеса, но брезжило самое главное – сокрушение всесильным временем обрыдших всем и вся нелепых нагорождений головоломной вымороченности.

А там, даст Бог, каждый того пожелавший примется за собирание целого, безжалостно, неосторожно – хорошо еще, если не необратимо, – изодранного некогда на части. За складывание по картошечке, по страсти, по колоску, по куренку, по буковке, по дощечке, по волюшке, по обязанности, по тропинке, по милости, по почвинке, по совести, по прилавочку, по капле водицы – вплоть до некоторого хотя бы воссоздания в истерзанной нашей российской действительности Образа Истины и Достоинства трагического существования.

Странно, но даже в участковом – он был намного моложе всех нас – внимание к каким-то тайным движениям души стало вдруг сильней страсти поддать по новой.

Точным движением он вынул из барабана ту самую роковую пулечку и протянул ее Степану Сергеевичу.

– Притырь, Степ, свою и мою смерть куда подальше. А я доложу в рапортичке, что предупредил инсценировку ночного налета на сельпо заведующим этой грешной лавочкой с целью кражи излишков сахара в количестве одного выстрела.

Издалека донеслись до нас голоса женщин, возвращавшихся с продуктовой ношею из утомительного рейда, и в глазах Степана Сергеевича появилось выражение вины, любви и бесконечного сочувствия к близкой подруге своей жизни.

– Шмальни-ка ты, мечтатель кремлевский, пульку эту в воздух – дай салют над афганской могилой Женьки и в честь возвращения на родину женского отряда с «бациллой». Да и Федора пора будить, а то Катька даст ему сейчас просраться кальсонами этими по башке, – сказал он, притыривая бутылку и выкидывая в пустыню огородишка останки лягушек.

Участковый вложил патрон на место и, снова крутанув за спиной барабан, как бы повторил тасовку случая. Затем поднял руку и нажал курок.

Выстрел, оглушив нас, раздался на этот раз незамедлительно. Бывшие игроки странно переглянулись.

– Дела, бля-грабля, – потрясенно сказал участковый. – Как смерть-то, сучка, играет, гадина, с нами! А?

– Федор… Федя, ты что? – Степан Сергеевич затряс дрыхшего и нисколько даже не вздрогнувшего от безвредного выстрела друга. – Вот придавил – так придавил. Вставай, певец французских закусонов, – баба надвигается!

Он стоял над спящим и не мог увидеть того, что открылось мне – сидящему с ним рядом. Око Феди было отверстым и бессмысленно пустым. С уголка рта стекала на стол безжизненная кровь со слюною. Щетина на щеке темнела на моих глазах оттого, что сама щека быстро белела.

Холод неизвестности и тишина тьмы того света коснулись и моего лба, враз остудив его и напомнив о большей своей, чем обычно предполагаем мы, близости ко всему видимому и живому.

Но и до Степана Сергеевича с участковым быстро дошло, что человек вдруг помер – помер во сне. У него само собой либо разорвалось, либо целиком уравновесилось – до полной остановки – сердце.

Слишком затянувшиеся поминки, явная инфернальность сивухи, порыв истинного вдохновения и душевное горе, конечно, сыграли тут свою роковую роль – то была смерть поэта.

Голоса женщин все приближались и приближались.

– Братцы, я прибыл, так сказать, профиксировать протокол кончины во сне, – умоляюще обратился к нам участковый, видимо, припугнутый какими-то возможными последствиями этого смертельного происшествия для остатков своей карьеры. – О’кей?

Я поднял на руки тело умершего и положил его на травку под тусклыми мальвами.

– Надо ж… Мы ведь могли вместе предстать… Головоломен наш жребий, а вообще-то, так и так – все подыхают одновременно, – сказал Степан Сергеевич, как бы ставя все в себе на свои места этим странным тезисом.

Я не мог удержаться и попросил внести хоть какую-нибудь смысловую ясность в его странное оптимистическое звучание.

– В психушке одного инженера лечили от этой хорошей мысли. Но не вылечили. Он нам с утра до вечера внушал, что ежели самый первый человек – Адам, допустим, – помер тыщи лет назад, то время для него сразу кончилось – нету больше времени ни секунды. И выходит, что помер он в тот же миг, что все, все, все последующие поколения и, конечно, наш Федор, Царство Небесное и ему, и Адаму. Мне такое положение очень нравится.