Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман»

Свобода — вот и все, чего мы хотим от правительства. Я не отвергаю той роли, которую призван выполнять умный министр. Он ведает школами, устраивает конкурсы, раздает заказы и награды, назначает пенсии. В зависимости от того, кто стоит у власти, выше означенными благами так или иначе пользуются посредственности, — им всегда достается львиная доля. Но приносит ли подобная забота правительства, его опека истинную пользу искусству и литературе? Ведь это лишь мелочи административной кухни, не оказывающие влияния ни на эволюцию умов, ни на возникновение крупных талантов. Такому-то дадут пенсию, потому что он беден, а такому-то орден, потому что он славный человек. Но ведь литературе от этого ни холодно, ни жарко; или же правительство начинает вскармливать, как птенчиков, художников и композиторов, — однако это ни в коем случае не сулит пришествия великого таланта, который преобразует в свое время живопись или музыку. Великие таланты сами вырастают на национальной почве, и правительство тут ни при чем; даже почти всегда получается так, что правительство отрицает их, пока они не добьются признания своими собственными силами. Словом, непосредственная деятельность министра не имеет никакого влияния на развитие искусства. Допустим самый лучший вариант: министр окажется достаточно сильным, чтобы подняться над рутиной, отойти от политиканства, повымести бездарных, давать заказы, пенсии и ордена поистине самобытным талантам, — но и тогда он останется лишь просвещенным меценатом, лишь другом литературы, который сможет доставить писателям наибольшее количество приятного для них.

Пусть нас поймут правильно! Все мы, кто трудится в искусствах и литературе, хотя и не взращены какой-нибудь школой, кто не ищет заказов, не жаждет получить орден, кто рассчитывает только на публику, надеясь, что она заплатит за наши труды и вознаградит нас, — все мы требуем от политических деятелей одного: свободы. Государственные мужи, по их словам, хотят предоставить нации полное право располагать собою, — ну что ж, пусть они в первую голову предоставят это право литературе, пусть освободят ее от пут, которыми ее связали при прежних режимах. Что сказать о тех республиканцах, которые желают всяческих свобод и не провозглашают в первую голову свободу печати? Пусть они оставят при себе свои лавровые венки, свои пенсии и орденские розетки; не нужны нам их конкурсы, мы пренебрежительно пожимаем плечами, глядя на их теплицы, мы не хотим подчиняться их порядкам, мы запрещаем поощрять нас. Мы добиваемся только одного — свободы; мы имеем право на нее, мы ее требуем, она нам нужна. Политические деятели держат свободу в своих руках. Пусть они дадут ее нам!

Приведу три примера из числа многих и многих. Разве не постыдно, что печать до сих пор не полностью свободна, что еще существуют комиссии по выдаче разрешений на розничную продажу, что по-прежнему процветает театральная цензура? И тут перед нами просто невероятный факт: ее, эту цензуру, еще усилили — в строгих приказах публично возложили на нее обязанности полиции нравов.