Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман»

Нужно было бы попытаться написать исследование под таким названием «О роли и назначении критики». Я полагаю, что полная откровенность в конечном счете более полезна, нежели любые проявления притворной вежливости. Коль скоро вы вознамерились кого-нибудь убить, лучше уж разом отрубить ему голову, чем медленно умерщвлять его булавочными уколами. Я хорошо знаю, что если принять такую резкую манеру и все говорить в глаза, то при этом невозможно сохранять светские отношения; кроме того, строгое следование научному методу тревожит людей просвещенных. Но мне такой подход к критике представляется более честным и более нравственным. Впрочем, Сент-Бев не просто проявлял осмотрительность, он следовал своей натуре.

Но вернемся к «Парижским хроникам»; разоблачения, содержащиеся в них, в сущности, не так уж страшны. Не знаю, быть может, издатель выбросил наиболее резкие фразы, однако вызывает удивление, что Сент-Бев почел нужным высказывать подобные суждения, не поднимая забрала. Здесь можно вновь найти признаки его отступничества от лагеря романтизма, критику, обращенную против Виктора Гюго, которому он еще накануне курил фимиам, можно обнаружить безотчетный ужас перед Бальзаком; но все это было уже широко известно. Должно быть, правда и впрямь сильно пугала Сент-Бева, если уж он решил прибегнуть к посредству Швейцарии, чтобы высказать самые обыденные вещи.

Одно меня поразило: тотчас же после появления «Бургграфов» Сент-Бев выражал по поводу театра почти такие же мысли, как те, которые я сам отстаиваю и которые еще сегодня кажутся революционными. Здесь я приведу несколько цитат.

Вот что говорил Сент-Бев относительно пьесы «Бургграфы», которую сам он, впрочем, на сцене не видел: «Судя по всему, то был великолепный спектакль, но, главным образом, торжественный, — пишет Жанен, — то есть в переводе на обычный язык: скучный.Публика слушала, но без всякого удовольствия». Тот же самый Жанен, который по необходимости хвалил спектакль в «Деба», разгуливая по фойе, громогласно объявлял каждому встречному и поперечному: «Будь я министром внутренних дел, я бы наградил орденом Почетного легиона человека, который первым решился бы освистать пьесу». И в самом деле для этого нужно было некоторое мужество. Позднее тот же Жанен написал такую заметку, полную язвительности: «На самом деле „Бургграфы“ не понравились зрителям; несмотря на хвалебные отзывы, пьеса не имела успеха. Трижды в зрительном зале было полно друзей автора; на четвертом или на пятом представлении публика к концу спектакля так свистела, что пришлось опустить занавес. С этого времени спектакли всегда проходят более или менее бурно. Газеты, поддерживающие Гюго… заявляют, что это — нечто необъяснимоеи что тут кроются чьи-то козни. Но все объясняется очень просто. Публика свистит, Гюго не в силах произнести это слово и говорит актерам: „Моя пьеса возбуждает страсти“.Актеры — большие насмешники, и с тех пор, желая сказать, что пьесу освистали, они говорят: „пьеса возбуждает страсти“. Например: надо надеяться, что „Юдифь“ (или какая-либо иная пьеса) будет иметь успех, что она „не возбудит страстей“. Эта острота весьма забавна, она относится к разряду нечаянных авторских обмолвок».

В конечном счете Сент-Бев приветствовал «Лукрецию» Понсара [21]как протест против романтической школы. Ему явно нравится это произведение, хотя он и не называет его шедевром. Я даже предполагаю, что критик вовсе не заблуждался относительно истинной ценности пьесы: она просто казалась ему подходящим оружием в той войне, какую он вел.

Но вот отрывок, который меня особенно поразил: «Положительно, школа угасает (романтическая школа); надобно добить ее другой школой:публику может пробудить только что-то совершенно новое и неожиданное. Я все еще надеюсь, что это сделает театр, что именно там разразится Восемнадцатое брюмера нашей литературы, которое положит конец царящей анархии. Театр — именно тот вид современного искусства, к которому особенно часто взывают, но у нас театр меньше всего создал, он обманул все надежды. Сколько великолепных, но бесплодных начинаний можно отметить в этой сфере за последние двадцать лет! Переводы иностранных пьес, критические исследования и разборы, различные опыты, многочисленные драматические образцы: „Баррикады“, „Генеральные штаты в Блуа“, „Клара Газуль“, „Вечера в Нейи“, драмы г-на Ремюза, новейшие предисловия, вроде предисловия к „Кромвелю“… Что еще? „Эрнани“ — и только. Тоска смертная. Дюма выдохся, Виньи никогда не был изощренным драматургом, Гюго отяжелел. Театру все еще предстоит очень много сделать, он должен наконец пробудить пресыщенную публику, надо донести и до нее великие идеи, вызванные к жизни полвека назад и до сих пор не потерявшие своего значения».