Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

И, примирившись с мыслью о подаянии, Давид продолжал свой путь об руку с Ависагой: старый обнищавший царь ходил из дома в дом, опираясь на плечо любящей служанки, чья юность была ему отныне единственной поддержкой. Время приближалось к шести, жара спала, узкие улицы наполнились людьми; и в этом многолюдном квартале, где они пользовались всеобщей любовью, их приветствовали, им улыбались. К восхищению примешивалась жалость, потому что все знали о их разорении. И все же они казались еще прекраснее: он — седой, она — белокурая. Чувствовалось, что беда сроднила их, что они стали еще ближе друг другу, — и если жизнь надломила Паскаля, Клотильда поддерживала его своим мужеством, и они по-прежнему не опускали головы, гордые своей сияющей любовью. У проходящих мимо рабочих было больше денег в карманах блуз, чем у них. Но никто не осмеливался предложить им подаяние, в котором не отказывают голодным. На улице Канкуэн они решили зайти к Гирод; оказалось, что она умерла на прошлой неделе. Две другие попытки тоже окончились неудачей. Они дошли до того, что стали мечтать о десяти франках. Они бродили по городу с трех часов дня.

О, этот Плассан, разделенный на три квартала бульваром Совер, Римской улицей и улицей Банн, этот город с закрытыми ставнями, сожженный солнцем, словно вымерший, под сонной личиной которого таилась жизнь притонов и клубов, — они трижды его пересекли, медленно шагая, при догорающем свете жаркого августовского дня! На бульваре стояли старомодные дилижансы — лошадей уже успели выпрячь, — возившие пассажиров в горные деревни; а у дверей кафе в черной тени платанов толпились с семи часов утра завсегдатаи, которые встречали Паскаля и Клотильду с усмешкой. Они почувствовали, что в новом городе, где слуги торчали на пороге богатых домов, к ним относятся с меньшей симпатией, чем в пустынных улицах квартала св. Марка, старинные особняки которого хранили дружелюбное молчание. Они снова углубились в старый квартал и, дойдя до церкви св. Сатюрнена, вошли в густой сад, затенявший абсиду храма, — прелестный мирный уголок, но им вскоре пришлось обратиться в бегство, потому что какой-то нищий попросил у них подаяния. Близ вокзала строили много домов, — там росло новое предместье, — и они направились туда. Затем в последний раз дошли до площади Субпрефектуры, так как у них вновь забрезжила надежда, что в конце концов какой-нибудь встречный предложит им денег. Но люди провожали их только снисходительными улыбками прощения, так прекрасны и трогательны они были вдвоем. Они натрудили себе ноги, ступая по мелким неровным камням Вьорны, которыми были вымощены улицы. Пришлось вернуться ни с чем в Сулейяду: покорная служанка Ависага, в расцвете юности и красоты, вела престарелого Давида, нищего царя, лишившегося своего достояния, усталого от бесполезных скитаний по градам и весям.

Было восемь часов. Ожидавшая их Мартина поняла, что сегодня ей нечего будет стряпать на ужин. Она сказала, что уже поела, и так как у нее был больной вид, Паскаль тотчас же отослал ее спать.

— Мы прекрасно обойдемся без тебя, — повторяла Клотильда. — Ведь картофель на плите, мы возьмем его сами.

Служанка нехотя уступила. Она процедила сквозь зубы что-то вроде: когда все съедено, не к чему садиться за стол! Затем, перед тем как запереться на ключ в своей комнате, добавила:

— Сударь, овес кончился. У Добряка какой-то чудной вид. Хорошо, кабы вы его проведали!

Встревоженные Паскаль и Клотильда поспешили на конюшню. И в самом деле, старый конь лежал на подстилке, погруженный в дремоту. Вот уже полгода, как его не выводили гулять из-за ревматизма, к тому же он совершенно ослеп. Никто не понимал, почему доктор держит это старое животное, даже Мартина советовала прикончить его хотя бы из жалости. Но Паскаль и Клотильда негодовали, возмущались, как будто им предлагали убить старого родственника, который зажился на этом свете. Ни за что! Добряк служил им больше четверти века и умрет у них естественной смертью, как честный труженик, каким он всегда был!

И в этот вечер доктор не преминул внимательно его осмотреть. Он поднял копыта, исследовал десны, выслушал сердце.

— Нет, он ничем не болен, — сказал наконец доктор. — Просто старость… Ах, бедняга, — больше ему уже не возить нас!

Мысль о том, что у Добряка кончился овес, мучила Клотильду. Но Паскаль ее успокоил: много ли надо такому старому животному, которое вдобавок уже больше не работает! Тогда Клотильда выхватила пучок травы из охапки, оставленной здесь служанкой, и оба обрадовались, когда Добряк просто из дружеских чувств согласился поесть травы из ее рук.

— Ага! У тебя все еще есть аппетит, ты зря стараешься нас разжалобить!.. — сказала Клотильда, смеясь. — До свидания! Спи спокойно!

И они оставили дремать Добряка, по заведенной привычке крепко поцеловав его на прощание в морду.